Про Иону

– Берта, нам надо решить. Я, конечно, могу в Москву поехать. Там у меня старые друзья. Наверное, не все, но кое-кто остался. И при постах. Можно навести справки, провентилировать. Допустим, Эстерку взяли. Значит, я узнаю, где она сидит. Ну, передачу соберу. Свидание – вряд ли. Я знаю. Если ее взяли, и нам надо ждать. Мальчишку, ясно, отберут в детский дом… Итог какой? Итог неутешительный. Выходит, мне в Москву ехать не надо. Дальше. Эстерка просто от меня уехала. Ты ее не знаешь, а я знаю. И такое может быть. Я понимаю, что она со мной не от любви, а по обстоятельствам. Не осуждаю: надоело – значит, надоело. Опять по логике получается – искать ее не следует.

Берта кивала.

– Теперь дальше. Если Эстерку взяли, то и нам тут засиживаться вредно. Если не взяли, тоже тут нам нехорошо: станут расспрашивать, теребить: где, что, куда. По-всякому – надо место жительства менять. Твое слово, Берта, решающее. Я без Генриха никуда не сдвинусь. Если ты его мне отдашь – все равно без тебя я не потяну. Он слабенький, без ухода ему никак. Либо втроем – либо не знаю. Все будущее в твоих руках.

Ну, в ее, так в ее. Только спросила: если Эстерка их захочет найти, есть такой способ? Конечно. Человека всегда найти можно, даже если он адрес не оставляет.

Дом продали удачно, соседям наговорили, что с Эстеркой воссоединяются на другой территории.

Поехали. На Донбасс – в Артемовск. На Донбасс – опять же потому, что там пришлых людей – море.

Кляйн нашел себе место – по механической части в мастерских на шахте.

Он в жизни и так человек малообщительный, а по вынужденности сделался совсем бирюком. С работы – домой, из дома – на работу. Берте работать не велел – с Генрихом лучше занимайся, на огороде, в саду, то-се.

Надо заметить, что Дитер Францевич партийность свою забросил. Скрыл. Всё-таки меньше на виду, меньше собраний на темы.

Генрих растет. Болеет, а растет. Берту по имени называет, а Дитера Францевича – папой, как при Эстерке.

Ну, что говорить. Однажды Дитер Францевич, хоть и принципиальный человек, а слабость проявил. Появилась у него с Бертой связь. Она красавица не красавица, а молодая. Каждую минуту рядом по-домашнему. Берта сначала переживала – Эстерка вернется, что ей скажешь? Но жизнь взяла свое.

Как-то Берта собралась и сказала Дитеру Францевичу:

– Времени у меня много. Хорошо бы научиться шить.

Я бы Генриху шила одежду, по фасонам. И вам, и себе тоже.

Кляйн одобрил.

По соседству жил портной – Кауфман. Дитер Францевич договорился, что он примет Берту на учение.

Тот посмеялся:

– Из женщины никогда стоящего мастера не выйдет. Специфика.

– Да какой мастер! – смущался Дитер Францевич. – Так, для себя, для киндера.

– Ну, пусть ходит, жалко, что ли. Абгемахт.[4]

Три раза в неделю Берта брала с собой Генриха и ходила к Кауфману. Генрих играет с его детьми на улице, Берта наблюдает за Кауфманом, спрашивает. Но под руку не лезет.

У Кауфмана жена – штормовая женщина. Зацепится за что-нибудь языком – не оттащишь. А тут в доме новый человек. Поговорить надо? Надо.

– Вы, Берточка, с мужем вашим сколько в браке состоите? А где до наших мест жили? А родители ваши где? Родственники? А какими болезнями ваш Генрих болел? А как вы его лечили?

За Генриха Берта отвечала. Другие вопросы пропускала.

Раз пропустила, два пропустила, а потом обратилась к Дитеру Францевичу:

– Что мне отвечать Иде Лазаревне? Лезет и лезет.

– Если б ты шутить могла… А так, надо сказать правду. Скажи, что я муж твоей сестры: она, мол, умерла, а ты теперь и за мной приглядываешь, и за племянником. И про родителей скажи, что умерли.

Берта возразила:

– Ой, не могу. Язык не поднимется.

Но таки сказала. Кауфманша ее жалела-жалела, аж сама плакала.

– Ой, какая жизнь страшная! Но вы, Берточка, молодая, симпатичная, еще найдете счастье. Я вам засватаю мужа, у меня есть на примете. В Сталино проживает. Из хорошей семьи. Правда, вдовец. Мой троюродный брат – Зись Матвей Григорьевич. Краснодеревщик, между прочим. Обеспеченный. И дочечка у него маленькая, меньше Генриха. Куколка, а не девочка. Лихтэ пунэм![5]

Берта промолчала.

Учеба у Кауфмана пошла. Он ей даже разрешал метать бортовку, петли. Берта радуется. Сшила Генриху штанишки – Кауфман похвалил. Лично раскроил рубаху для Кляйна.

Выкройку сложил и вручил Берте:

– Сшей сама. Выкройку береги. Такой выкройки тебе никто не даст. Выкройка – главное дело. Сшить края и дурак может.

Дитер Францевич, видя серьезность Бертиного направления, купил ручную швейную машинку. Не «Зингер», конечно. Не новая, но рассчитанная на сто лет как минимум.

Кауфман посмотрел, глаза загорелись:

– Ну, Берта, теперь у тебя другого выхода нет. Надо шить. Это, я тебе скажу, такой кусок хлеба, что ой-ой-ой!

Кауфманша не обманула с женихом. Матвей Григорьевич явился однажды днем, когда Берта дометывала левый борт пиджака.

– Какой гость! – притворно удивилась Кауфманша. – Мотечка, ты б предупредил! Тебя ж и угостить нечем!

А Цилечка дома осталась? Что ж ты ее с собой не взял?

Тот выказывал растерянность и старательно не смотрел в сторону Берты.