Последнее преобразование до глубины души возмутило Сашку, ибо кошка, видите ли, домашнее животное, а я жестокосерден, безжалостен и порчу свою карму.
Меня крайне раздражает, когда мужчина не хочет думать головой даже там, где это необходимо, и идет на поводу своих «чуйств», совершенно ложных в данных обстоятельствах. Такое допустимо только в любви, но никак не в быту.
На улице днем и ночью очень тепло, если не сказать жарко, я сделал Котасе уютный домик во дворе (из которого она не вылезает), а кошка по природе своей лишь условно одомашнена. Ни одна даже самая цивилизованная кошка не променяет свежий воздух, шорох крыльев маленьких птиц и шуршание мышей в траве на тупое нудное хождение в четырех стенах. Обеспечьте животному пищу, воду и место, где можно укрыться, и оно почувствует себя дома где угодно, особенно если оно кастрировано.
Котася привыкла ходить по нужде в одежду, и переучить ее невозможно, особенно учитывая, что она впадает в маразм. Только вот такие «жесткие» условия могут ее переучить — приспичит среди ночи, а негде. Однако не отложишь, не секс, значит, поневоле под кустик побежишь, а кустиков во дворе — выбирай на свой вкус.
Через месяц образуется привычка, и осенью, когда похолодает, Котася сама будет проситься из дома в природный лоток, ибо про походы в одежду просто забудет.
Ну, казалось бы, ясно как день. Но не для Сашки.
Вот от таких жалейкиных и происходит часть самых больших глупостей на земле.
Снова нужно в Москву. Друзья организовали мне там выступление в арт-клубе «Шагал».
Буду читать о своей жизни в Германии.
Но главное — снова на неделю надо оставить отца. Хорошо, что у нас есть теперь заботливый верный Сашка. Но все равно. Это же мой папа.
Отец, конечно, сильно сдал за последнее время. Когда я начал эту эпопею с возвращением из Германии, в наших отношениях было много света, тепла и легких искорок взаимной любви.
Темнота только подступала, она мелькала иногда, но мы смотрели на нее вдвоем и улыбались все равно, страха не было.
Постепенно тьма становилась сильнее, впитывая в себя отца все больше, будто наступающий огромный, вооруженный до зубов враг, берущий город за городом.
Паники и сейчас нет. Просто голосом Левитана что-то фиксирует в моем мозгу: «Сегодня оставлены следующие населенные пункты…»
Мы будем биться за каждый дом, папа.
Воспоминания о твоей молодости — это единственный оставшийся островок, где ты еще иногда улыбаешься. А значит — ты здесь, со мной.
Сейчас темнота уже вокруг. Но это не страшно, глаза привыкнут, и мы найдем веселые, светлые искры и в ней.
Ох и денек был. Эти двое агрессивных мещан, папа и Сашка, выели мне остатки мозга и нервной системы.
Папа снова упал. На бок, ударился лицом.
Я сказал, что все, кончилась демократия и его любимый компьютер переезжает в безопасную комнату.
Дело в том, что в зале, где папа заседает сейчас, доски пола не совсем плотно пригнаны и он все время цепляется за них ножками кресла, к тому же зал большой и, теряя равновесие, отцу попросту не за что схватиться. Если кухню я всю заложил подушками и мешками с бельем, в зале это сделать невозможно.
Папе же все доводы пофигу, он привык здесь сидеть за компьютером, и все.
Убьюсь, значит, убьюсь, отмучаешься, типа. Решил на старости лет поиграть в ковбоя.
Я знаю, как старикам тяжело менять привычки. Но в папиной спальне хоть и тесно, непривычно ему, но безопасно. В ней папа не упал ни разу, там просто некуда падать: с одной стороны кровать, с другой — мягкий пуфик длиной во всю стену, а я, перевернув кресла, сделал тем самым отцу поручни, он всегда может за них схватиться, что он и делает, когда теряет равновесие. Он падает по всему дому, только не в своей спальне, этот факт о чем-то говорит, в конце концов?
…И я сегодня с каменным лицом переносил папины причиндалы в спальню под причитания отца, весь в пепле и экскрементах, которые щедро сыпались мне на голову.
И Сашка, блин, придя домой и застав меня за переносом мебели, встал на папину сторону! Он сказал, что это диктат, что так с людьми нельзя, мол, «будет так, и все», и вообще, идея эта фиговая, в спальне действительно неудобно и т. д и т. п.
Папа, уже уставший кричать к этому времени, почувствовал поддержку и открыл второе дыхание, стал кричать так, что стекла в окнах зазвенели.
Я бросил папино тяжеленное кресло на пол, сел на него и сказал Сашке: отвергаешь — предлагай.
Ну и ничего конкретного Сашка не предложил, естественно. С либералами вечно так: критиковать могут, а альтернативы…
Поэтому, упершись в реальность, он несколько сбавил пафос, намекнув только, что я жесток и вообще тиран.
Ну уж это вообще полный бред. Очень конструктивно, что и сказать. Ночь уже, а сна ни в одном глазу. Вывели меня таки. Критиковать каждый может, я и сам вижу все недостатки, и сам не ангел, да, я знаю.
Но есть выход? Нет? Ну вот и заткнитесь.