Про Волгу, берега и годы

Мне предстояло увидеть прежнюю Шексну, уходящую в небытие, последние дни реки вертлявой, быстрой, где по берегам сохранились еще следы бурлацкого бечевника.

Пароход "Некрасов", старый, тихоходный, о каких на Волге давно забыли, покинул Череповец поздно вечером. Пассажиры на Мариинке — люди деловые: туристы и отпускники ждут Волго-Балта. Ехал народ степенный, положительный, с командировочными чемоданчиками. Железной дороги на водоразделе нет, а к здешним автобусам никак не приклеивается привычное прилагательное "комфортабельные". Да и автодороги озерного края не так хороши, как хотелось бы: всяческой техники по ним движется множество — и трактора, и тяжелые грузовики, — а покрытие осталось таким, каким было в те годы, когда мчались по ним почтовые тройки с лихими ямщиками на облучке.

Дождливая ночь, не белая, как полагается в эту пору, а мутно-бесцветная, незаметно перешла в утро. Серая ворона слетела с мокрой березы к нашему "Некрасову". У нее были какие-то дела на палубе, она несколько раз улетала на берег и возвращалась снова. Мне не спалось, я вышел из каюты. Был четвертый час. В рубке заканчивал ночную вахту капитан Василий Иванович Шаньгин.

— А, "Рваный хвост", — засмеялся он, когда я спросил о вороне. — Да, знаете, прикормили ее матросы. Как выходищь из-за поворота — здравствуйте, это я! Каждый рейс встречает.

Мне подумалось: до чего же "домашняя" река, тихий водный проселок. С вечера нам попадались навстречу суда-площадки — речники прозвали их "лаптями", — на которых из карьеров возят в Череповец песок. Теперь ползли за буксировщиками узкие плоты — гонки — с желтыми дощатыми шалашами, возле которых кое-где тлели нежаркие костры плотогонов.

Долго воевал русский человек с шекснинскими порогами и мелями. На старой лоции голубая полоса реки покрыта их черной сыпью. Я выписал названия, придуманные бурлаками: Филин, Сыч, Ошкуриха, Свинья, Коленец, Кривец, Бесповоротный, Звездец, Болтун, Змеиный… По нескольку бурлацких ватаг впрягалось в барку, чтобы протащить ее через иную шекснинскую стремнину. Потом по дну реки проложили цепь. Особые суда — туеры, с грохотом и скрежетом наматывая цепь на барабан и снова опуская ее за кормой в воду, подтягивались по ней. Они тащили за собой баржи, отнимая хлеб у бурлаков и коногонов. Затем построили на Шексне плотины и шлюзы, подняли воду, утихомирили пороги. Наконец, в низовья реки пришло Рыбинское море.

Скоро последние старые шлюзы заменит один, новый — и в очертаниях берегов Череповецкого водохранилища не отыщем мы нынешних замысловатых извивов реки, заставляющих рулевых "Некрасова" то и дело отирать пот со лба.

Протяжный свисток: просим разрешения на вход в шлюз. Он вовсе не жалок, этот первый на нашем пути шлюз Мариинки. Стенки его невысоки, но сложены из розоватого камня. Каменные глыбы скреплены поверху металлическими "ершами" — похоже, что клали их люди, которым иметь дело с деревом было сподручнее.

— Это Иван Васильевич Петрашень строил, — с уважением произносит капитан. — Пожалуй, если отбросить волжские, то и теперь в Европе с ними по длине тягаться некому, Но, конечно, во всем остальном, кроме длины…

Да, камни местами обрушились, а в смысле техники совсем бедно: ни башен с пультами, ни автоматики.

Заспанные, позевывающие пассажиры собрались меж тем на палубе, чтобы посмотреть, как вода поднимет "Некрасова". Но водяная ступенька оказалась пустяковой. Не сравнишь с Волгой, где суда считанные минуты поднимаются и опускаются на высоту нескольких этажей!

Кто заварил чайку, а кто побаловался пивком — и пошли дорожные разговоры. Портовик из Череповца рассказывал о своем двоюродном брате из колхоза "Коммунист". Брат у него охотник. Прошлой зимой шел на белку, а поднял медведицу. Выстрелил из обоих стволов, успел перезарядить, еще раз выстрелил, но тут-то она и насела…

— У зверя ведь повадка какая? Перво-наперво ослепить. Содрала у братана шапку вместе с кожей, у того глаза кровью залило. Вцепился он медведице в горло, давай душить. Чувствует, та с дыбков опускается на все лапы: слабеть стала, ведь три заряда в ней. Потянула в лес, а братан в нее вцепился: не упустить бы, думает, похоже, что падет зверь где поблизости. Но тут ветки его хлестать стали по содранному месту. Оставил зверя, пошел к ручью, да и упал: крови много потерял. До деревни все же дополз, там его фельдшерица зашила.

— Где же это все приключилось?

— Да недалече. Тут ведь самые медвежьи места…

"Некрасов" высадил нас на пристани Топорня, откуда пассажиры добираются в город Кириллов, и пошел обратно в Череповец. Я остался поджидать попутного шекснинского "голубчика" — так здесь называют старенькие пароходы.

Был субботний вечер. Река без морщинки, только рыбины всплескивают. Пройдет буксирный пароходик, протащит по зеркалу вод ненарядное свое отражение — и снова тишина.

Я устроился на дебаркадере и проспал до пяти. Чуть дымился туман, на лугах дергал коростель. Сытые кони грызли выступ пристанского амбара.

— Догрызают, проклятые, — равнодушно сказала тетка, подметавшая дебаркадер. — Из лесу-то их комар выгнал.