Пробуждение Рафаэля

— Не жалуйтесь, доктор, — ухмыльнулся бармен. — Это только на пользу бизнесу — по крайней мере, кафе Франческо. А что на пользу городскому бизнесу, должно быть на пользу и мэру города!

Мэр отодвинул чашечку с эспрессо, вытер аккуратные усики и вздохнул:

— Знаешь, кого мне придётся развлекать нынче вечером? Этого подонка Чезаре, который считает себя единственным в истории адвокатом, защищающим Деву Марию…

Шарлотта подождала, пока мужчины подробно обсудят, какой подонок этот адвокат Чезаре. Когда мэр ушёл, она попросила позвать Прокопио, обнаружив при этом, что с трудом может произнести его имя. Бармен в ответ молча постучал по своим часам, показывая, что она поздно пришла. Сверился по медным часам на стене. Повозил тряпкой по стойке. Наконец ответил на ломаном английском:

— Босс, он ждать сорок минут, можа больше, синьора. Теперь ушёл домой.

— Понимаю… Не скажете ли его телефон?

— На ферма нет телефоне, синьора. — Он смахнул воображаемую пылинку с цинковой стойки.

— Надеюсь, увижу его завтра. — И что она с ним объясняется?

— Нет надеяться на завтра. Очень занятый. Заниматься свиньями.

— Что ж… передайте ему мои извинения, когда увидите его…

Бармен делал вид, что не слушает. «Чёртов Прокопио!» — подумала Шарлотта. Чувство вины и разочарования испортило вызванное алкоголем приподнятое настроение, заболела голова. Какое он имел право?..

♦

— Чао, Фабио! — поздоровалась Донна, остановившись перед статуей Рафаэля, теперь устроившейся у дверей дома епископа — небольшого дворца позади главного собора.

Живая бронза ответила лишь лёгким подрагиванием зелёных век. Небольшая толпа туристов, чьё внимание он привлёк, восхищалась его зеленоватыми руками, зеленоватыми ушами, его поразительной способностью держать постоянно поднятой зеленоватую кисть. Фигура Фабио настолько примелькалась на улицах Урбино, что серый страховой агент даже не заметил его, когда проскользнул мимо него к дверям, в которые вошла Донна, и замер на секунду, не уверенный, стоит ли следовать за ней внутрь. В эту минуту появился полицейский, недавно призванный из Рима. Его тревога при виде сухопарого серого человека была явной, но тут же оба отвернулись друг от друга с деланым равнодушием.

Донну изумляло различие между внешним и внутренним видом урбинских так называемых дворцов. Снаружи они следовали правилу сдержанного величия, толщиной и украшениями дверей и оконных ниш лишь немного отличаясь от соседних домов, хотя, конечно, на них присутствовали каменные гербы, говорящие вам, что тот-то и тот-то отличился на службе у того или иного очень важного лица (обычно лет шестьсот тому назад). Оказавшись же внутри, вы чертовски быстро понимали, где находитесь: во всём сквозило богатство. Этот дворец не был исключением. Пурпурным шёлком обтянутые стены с золочёными рамами портретов предыдущих высших духовных лиц, которые обитали в этих палатах, и громадная дверь, закрывшаяся за Донной с дорогим шелестящим у-уф, словно опасаясь обеспокоить этих пухлых, не слишком-то милосердных господ. Их осуждающий взгляд со стен провожал её, пока она шла по длинному коридору за человеком, представившимся секретарём монсеньора Сегвиты, тем самым секретарём, который позвонил ей накануне вечером и передал приглашение монсеньора посетить его в апартаментах урбинского епископа.

Гость местного епископа, монсеньор Сегвита, ожидал её в обшитой деревянными панелями комнате в конце коридора. Войдя, Донна одёрнула чёрное платье пониже, чтобы прикрыть колени. Глаза мужчин, особенно итальянских мужчин (даже священников, Донна знала это по опыту), оглядывая её, обычно следовали неизменным маршрутом: глаза, губы, грудь, низ живота, нога и снова глаза. Но этот был не таков. Он смотрел на неё в упор большими тёмными глазами, лишь время от времени бросая быстрый взгляд на бумаги, лежавшие перед ним на огромном, обтянутом кожей письменном столе. Его лысеющая голова была хорошей формы, а чёрные полоски густых бровей и ресниц чётко, как генеральские нашивки, выделялись над высокими гладкими скулами. Умный генерал Церкви, с выдающимся носом и твёрдой линией подбородка. Лицо из тех, какие можно увидеть на почтовых марках.

— Не желаете ли кофе с пирожными? — спросил он приятным хрипловатым тенорком.

С чувством мученицы, идущей на невероятное самоотречение, Донна согласилась только на чёрный кофе. Чашка тонкого китайского фарфора слегка дрожала в её руке; она поняла, что её решение было правильным, когда увидела, что епископ воздержался от сливок, сахара и от пирожных.

— Я слышал, синьорина Рикко, — сказал он после того, как секретарь, забрав поднос, закрыл за собой дверь, — что вы были в самом эпицентре событий вторника и находились достаточно близко, чтобы видеть случившееся с картиной.

— Думаю… да, в паре футов. Я — ведущая этого телесериала, вы знаете?

— Полагаю, вы играете важную роль. Куда вы смотрели, на картину или на графа Маласпино, когда напала та женщина?

— Ну, наверно, и туда, и туда, на графа, когда он говорил, потом на картину, когда он снимал покрывало, потом опять на графа, когда та чокнутая…