Пробуждения

По возвращении я нашел мисс Г. в состоянии выраженного паркинсонизма, в кататонической депрессии, находящейся в неподвижной, неумолимо засосавшей ее физиологической черной дыре. Больная нуждалась в полном постоянном сестринском уходе. Теперь, без леводопы, казалось, жизнь едва теплилась в ней, но я опасался, что у нее снова начнутся приступы неконтролируемого насилия, если я еще раз назначу ей леводопу. Это был невозможный выбор между невозможными альтернативами, но я мог попытаться (и надеяться на успех) достигнуть промежуточного состояния. Я начал в очередной раз лечить мисс Г. этим лекарством в таких малых дозах, что нам самим пришлось изготавливать капсулы. Больная не ответила на дозы 100, 150, 200 и 250 мг. На дозу 300 мг она ответила взрывом. Черная дыра превратилась в сверхновую звезду, точно так же как в предыдущие разы.

На этот раз она зашла еще дальше: ее психика распалась на отдельные поведенческие фрагменты. В последовавшие за новым назначением препарата два месяца ее поведение потеряло цельность, какая была ей присуща раньше, и раскололось на бесчисленное множество «под-поведений», каждое из которых было правильно организовано и глубоко регрессивно. Это походило на шизофрению, но процесс был глубже и острее. Я чувствовал, что мы открыли ящик Пандоры или потревожили гнездо змей. Более того, мы не могли теперь отменить леводопу и даже уменьшить дозу хотя бы на минимальную часть, ибо ответами на такие попытки были немедленные комы с угнетением дыхания и гипоксией. Я пытался дважды уменьшить дозу, и оба раза результат мог оказаться фатальным. Больная утратила возможность выбрать состояние между безумием и смертью, утратила самую возможность такого промежуточного состояния, когда проявилась гиперреакция на леводопу.

В течение этих двух месяцев мисс Г. стала очень чувствительной и прикрывала во время еды тарелку руками, защищая ее от покушений со стороны «воров». У больной развилась неистребимая тяга к накопительству, и она окружила себя горами всяких предметов — разорванными бумажками, разжеванными конфетами, кусочками хлеба, а иногда и кала — все это она постоянно брала с собой в кресло и кровать. У нее появились молниеносные тики и импульсивные движения глаз, которые двигались с предмета на предмет с непостижимой быстротой. Часто взгляд ее «застревал» на предметах или объектах, которые попадали в поле ее зрения.

Больше всего ее внимание привлекали мухи. Стоило только взгляду больной зафиксироваться и «застрять», как она начинала предпринимать невероятные и неистовые усилия, чтобы «высвободить» его из плена. Мисс Г. постоянно «околдовывали» окружающие ее предметы, она была принуждена наблюдать их, трогать, лизать, хотя иногда ей удавалось противопоставить этим насильственным тискам и путам обычный «блок». Мисс Г. страдала ненасытным аппетитом и неконтролируемой прожорливостью. После еды у нее появлялся насильственный позыв вылизать дочиста тарелку и засунуть пальцы и предметы столовой утвари в не перестающий жевать рот. Когда она пила, ее язык сильно высовывался изо рта, и подчас она начинала, как кошка, с невероятной быстротой лакать жидкость.

Она все время жаловалась на то, какая она распущенная и бесстыдная, и постоянно царапала и била себя по лицу. При этом руки ее двигались отдельно, словно их движениями управлял кто-то другой. Иногда она начинала придираться к людям или царапаться. А порой воспринимала мир как хлыст, подгоняющий ее, как скопище докучливых и донимающих ее своими посягательствами. Тогда мисс Г. съеживалась в кресле, прикрывая лицо руками, или ложилась на пол в эмбриональной позе. Она все больше отдалялась от действительного мира в свой иллюзорный мирок, борясь с окружающими ее призраками или сдаваясь на их милость.

Каждый день она становилась все более нарциссичной и регрессивной и все меньше проявляла желания реагировать на что-либо. У нее появилось неисчислимое множество странных привычек и проявлений манерности, некоторые были настолько странными, что не поддавались интерпретации, а другие были явными знаками стремления к саморазрушению — она кусала и била себя, душила и царапала, засовывала голову в невидимую петлю или просто впадала в неподвижность, жестами и голосом имитируя насилие и смерть.

Только по вечерам ее мучения несколько смягчались и покой опускался на эту истерзанную женщину. В такие моменты она снова принималась плести корзину — занятием она увлеклась в предшествующие несколько месяцев, и это мирное занятие было единственным исключением из ее бешеного разрушительного поведения.

Последний раз я видел мисс Г. вечером 21 декабря мирно плетущей корзинку. На следующее утро ее нашли в постели мертвой и уже окоченевшей. Она сжимала в руках любимую корзинку.

Рэйчел И