Прочь из города

— Ну, что Вы, Ларисславна, в самом деле, как с голодного края приехали, всё скупаете, складываете, а потом всё это портится, и надо выбрасывать? То жучки у Вас заведутся, то червячки. В магазинах теперь никакого дефицита нет. Что хочешь и когда хочешь — приходи и покупай. Были б только деньги. Ну, а с этим-то у нас всё слава Богу…

— Ну, и что ж, Алёша, — тогда отвечала она, — зато я уверена, что, когда уже не смогу в магазин каждый день ходить, у меня всегда под рукой продукты будут: до тех пор, пока вы мне новые не привезёте.

Ну, а самое главное, то, что она не говорила своему зятю, но что жило с ней с самого её рождения, что пропитало её от макушки головы до кончиков пальцев ног, с тех послевоенных голодных лет и последующих постоянных переездов из гарнизона в гарнизон, где служил её отец, с этого вечного дефицита всего-всего-всего, когда все вокруг только и жили слухами: «завезли-не завезли», «выбросили-не выбросили», «ещё не началось-уже кончилось», «кто крайний?», «за мной не занимать». И это взращенное в ней качество: долго ждать и быстро бежать, пока есть и ещё не кончилось, а, урвав, потом экономить — было в ней неистребимо. Вот уж точно — «хомо советикус» — это про таких, как она, сказано.

Отсюда и вечный мешок картошки, и его постоянный спутник — мешок моркови-свёклы в коридоре. Нескончаемая сетка лука в шкафчике под мойкой рядом с мусорным ведром. И десяток пакетов муки на полках в кладовке, десяток — макарон, десяток — риса, десяток — гречки. А ещё — почти столько же сахара, соли пара килограммов, кули сушек и сухарей — куда ж без них, большая упаковка спичек. И в довершение ко всему: пыльные горлышки разнокалиберных банок с такими же пыльными оцинкованными крышками: с вареньями и соленьями. Зато всегда есть с чем ехать к внукам! Как волшебный рукав платья царевны-лягушки: как не взмахнёт им Лариса Вячеславовна перед внуками, так всякие яства из него вылетают.

И вот настал момент, «звёздный» час для всего этого продовольственного склада. Чутьё советского человека не подвело Ларису Вячеславовну в конце концов. На всём этом хозяйстве она запросто могла протянуть до начала весны. Проблема была только в том, где брать воду и как её согреть. Но зима в Москве — это не только постоянный холод и морозы, это ещё и снег: когда большой, когда не очень. А в эту зиму чего-чего, а снега природа не пожалела.

Ларисе Вячеславовне и на улицу ходить за снегом не приходилось — его вдоволь было на незастекленном балконе. Тоже ведь есть преимущества даже и у такого недостатка, как открытый, продуваемый всеми ветрами и осыпаемый всеми осадками балкон.

Она наполнила все свободные ёмкости снегом, и сначала ждала, когда он растает. А потом уже, когда поняла, что тепла в остывшем доме не достаточно, плюнула и на это. Когда приходило время поесть, Лариса Вячеславовна просто обильно ела снег вприкуску то с сухарями, то с гречкой, то просто с мукой, подолгу всё пережевывая. На ура шла квашеная капуста — просто объедение. Замечательно дело обстояло с морковью: достаточно было её как следует протереть от земли, а чистила Лариса Вячеславовна её ножом только в самом начале «конца света», после чего решила, что это слишком расточительно, — и всего одна морковка наполняла желудочно-кишечный тракт на несколько часов спокойной, лишённой чувства голода жизни. А вот сырая свёкла и картошка требовали умеренности в поедании. Тем не менее, и такая богатая витаминами и клетчаткой пища сильно обогащала рацион одинокой, терпящей лишения женщины.

От соседей Лариса Вячеславовна скрывала наличие у неё таких богатых запасов еды. И даже самым своим близким — почти подружкам — соседкам она не открывала эту свою тайну. Убрав предусмотрительно мешки с овощами из коридора, она расположила их в дальней комнате, завалив тряпьём. Так и на глаза никому не попадутся, да и меньше промёрзнут.

Кладовку же она стала закрывать на ключ и вешать его себе на цепочку с крестиком. Так надёжнее, и всегда знаешь, что он под рукой.

И даже когда соседки Ларисы Вячеславовны стали потихоньку слабеть, а слабея, приходить к ней с жалобами на сильный голод и мольбами помочь с едой, а потом и вовсе — умирать, Лариса Вячеславовна, глядя в их бегающие по углам её квартиры глаза, продолжала держать оборону: «У меня и у самой ничего нет, голубушка», глубоко при этом вздыхая и стыдливо отводя взгляд в сторону.

И уже потом, закрывая за соседями дверь на замок, она давала волю эмоциям. Уткнувшись крепко лицом в подушку, Лариса Вячеславовна плакала полным голосом, лишь иногда отрывая лицо от подушки, как делают это профессиональные пловцы, чтобы захватить ртом побольше воздуха, прежде чем снова скрыться с головою в воду.