Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

О звуковой стороне творчества Чацкого нужно сказать следующее. Из сорока стихотворений в сборнике, шесть написаны хореем, восемь – ямбом. Из них недурны: «Ветер – кудри, ветер – очи…», «Ожидание», «Как черные волы по влажной пашне»[813] и «Старость» и «Япония». Но слух у поэта очень неверен. Слово «октябрьский» превращается у него в пэон II[814], а главное, он совершенно не чувствует, что слова «моим», «твоим, «твоем», «когда», «мое», «меня», «моя», «его» – хотя и произносятся быстрее существительных и глаголов, что и объясняет их положенье в трехсложных размерах, где изредка еще допустимы такие соединенья, как: мое сердце, ее сердце (– —́), однако ни в коем случае не могут терять естественного своего ударения в хореических и ямбических строках (и вообще, исключением из этого правила являются такие союзы, как: перед, между, как бы и др. Благодаря своей звуковой легковесности, они могут входить в неударяемую часть пэона). Между тем у Чацкого встречаются такие строки:

Дай руки твоей коснутьсяМоим (!) юношеским ртом[815].

Или: «И сердце дрогнет, когда (!) дробный стук…»[816] и т. д.

Вышеизложенное явленье наблюдается в русских частушках, где не только местоименья, но и глаголы носят ритмическое ударенье. Напр.<имер>:

Стоит милый на крыльцеС выраженьем на лице[817]и т. д.

Но в стихах русского поэта это смертный грех.

Остальные стихи в сборнике написаны размером винегретным. По-моему, звучат они очень жестко и подчас переходят просто в прозу. Попадаются и такие какофонии:

И мыслью о Сына сынеТянется жизни нить[818].

Чацкий предпочитает ассонансы правильным рифмам. У него попадаются некоторые очень приятные: Cologne – огонь, Мурильо – крылья, англы – фаланги[819]. Другие, как, напр.<имер>, Сомерсета – ветра, ворота – когорта, медь – смерть, вперед – когорт[820], звучат косноязычно, гугниво, словно поэт не произносит буквы «р». Наконец, рядом с банальными рифмами «кровь – любовь», «случайно – необычайно» встречаются и банальные ассонансы, вроде «ветер – вечер», «улицах – сутулится», «грусть – Русь»[821]. И вообще, я бы советовал Леониду Чацкому совершенно отбросить ассонансы мужские: «рука – зеркал» (в правильном четырехстопном хорее с чередующимися рифмами!), «птиц – любить», «снов – любовь»

[822]. Такие созвучия вызывают только недоуменье. Неудачны и многие женские и дактилические [ассонансы], как-то: «призывнее – линии», «несчастье – смеяться», «чудесная – вёснами», «воздух – роза»[823].

* * *

Вывод из вышесказанного ясен: Леонид Чацкий не чувствует и не любит своего языка. И тем свободнее размер, в который он заключает свою мысль, чем мысль эта делается расплывчатее, а самый стих – прозаичнее. В большинстве стихотворений книги строфы резко распадаются на две части, что намекает на известную слабость: есть женская рифма и есть мужская, а в следующих двух строках смысл резко меняется сообразно с подобранными созвучьями. И знаменательно, что поэт пишет гораздо лучше, гораздо образнее, когда употребляет строгий размер. Но мне сдается, что теория, техника стихосложения ему известна только по интуиции, меж тем, повторяю, слух у него неверен, русской речи он не чувствует. И вообще, только два раза именует он свою родину: раз очень ярко (в стих.<отворении> «Герцогиня»[824]) и другой раз так:

…Напоминают все, что так красиво

Когда-то называлось Русью[825].

«Красиво» – самое некрасивое слово в русском языке, а говорить о своей родине, что она «красиво называлась Русью», – почти кощунственно.

И мне кажется, что в этой отчужденности от родины, в этом тяготении к чему-то иноземному, но совершенно неусвоенному, в этом беспомощном маяченьи между ложной утонченностью и банальностью общих мест и таится причина зла. Нужно надеяться, что в следующем сборнике Леонид Чацкий будет проще и строже – ибо он несомненно поэт, но поэт, пошедший по неверному пути.

В. Сирин[около декабря 1922 г.]

* * *

Вместе с протоколами «Братства Круглого Стола» в архиве Глеба Струве отложились шуточные стихи Набокова, к которым Струве сделал следующее примечание: