Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

Направляющее влияние Ходасевича выразилось также в обращении Набокова и Берберовой к особенно популярному в эмиграции новому жанру biographie romancée («романсированной биографии»). В 1931 году вышел в свет «Державин» Ходасевича, получивший высокие оценки критиков. В 1933–1934 годах Набоков для романа «Дар» сочиняет «Жизнь Чернышевского» (позднее он напишет по-английски литературную биографию Николая Гоголя), а в 1936 году выходит «Чайковский. История одинокой жизни» Берберовой. В первом же своем (ответном) письме к Берберовой Набоков скажет о «прекрасном и прозрачном „Державине“», в другом письме похвалит ее саму за «прозрачный чистый язык и тайные метаморфозы эрудиции» в «Чайковском», подробно опишет Ходасевичу свою работу над биографией Чернышевского и немедленно откликнется на газетное объявление об открытии подписки на его биографию Пушкина: «Совпадение в вашем лице лучшего нашего поэта и знатока Пушкина поразительно счастливо – и потому так хочется надеяться, что у вас будет наконец возможность написать вещь, обусловленную двойной судьбой вашей». Примечательно, что критики связывали начало моды на романсированную биографию в эмиграции как раз с появлением «Державина», о чем прямо написал Д. В. Философов в статье 1931 года[930]. И хотя ни Ходасевич, ни Набоков, ни Берберова не признавали мещанских биографий à la André Maurois с их преобладающим беллетристическим началом

[931], в своих собственных опытах они следовали особенностям жанра, очерченным тем же критиком:

<…> биографии ныне пишутся не учеными специалистами, и центр их тяжести усматривается не в документальности и исторической точности <…>. Автор описывает жизнь и личность великого человека так, как она ему представляется, конечно, после более или менее вдумчивого и внимательного изучения материалов. <…> Ходасевич за новыми документальными данными не гнался. Он «веселыми ногами» пошел в державинский «музей», извлек оттуда восковую фигуру старика и вдунул в нее жизнь для современного

читателя.

Такова должна быть самая основная задача всех романсированных биографий[932].

В том же году В. Вейдле указал и на главный порок таких ладно скроенных и превосходно сшитых, но ничтожных сочинений:

Все эти составители более или менее удобочитаемых книг о своих героях ничего, в сущности, не думают, никакого мнения не имеют, ни в каком отношении к ним не находятся. Жизнь того, чьим жизнеописанием занят биограф, он представляет себе не в виде органического целого – без чего ни художественная биография, ни такая же автобиография невозможны, – а лишь в виде сцепления событий, протекающих в известном порядке и доступных пересказу, в который можно вложить немножко снисходительной иронии, всегда столь подкупающей и ко всему идущей, и немножко не менее изящной грусти о бренности всего сущего.

<…> Писание биографий, если принимать его всерьез, – дело нелегкое, требующее высокой культуры и редкого состава дарования: «стандартизации» оно также мало подлежит, как та творческая личность или та неповторимая судьба, ради которых биография только и существует[933].