Продается недостроенный индивидуальный дом...

Пальто — на вешалку. Легкий поцелуй холодных от мороза губ — благодарность за хорошо проведенный вечер. Затем на цыпочках через темную кухню, где над теплой плитой сохли детские распашонки. Рейн наткнулся на стул и шутливо сказал:

— Тсс!

Хелене Пагар сразу после свадьбы отдала молодым кровать, а сама, забрав кушетку, переселилась на кухню. Она не спала, когда они вошли, и велела зажечь свет.

— Почему ты не спишь? — спросила Урве, пропуская Рейна в комнату.

— Уснешь разве, когда людей в такой час нет дома. Да и Ахто бушевал.

Ну вот! Все! Праздник кончился. Начинались будни. Первый день двадцать первого года жизни.

— Что с ним?

В комнате на столе горела прикрытая черным платком лампа. Урве крутила филигранную брошь на блузке и ждала ответа, хотя наперед знала, что скажет мать. И не ошиблась.

— Сколько раз говорила — рано отнимаешь от груди. Мальчишке больше года, а он... Не дело растить ребенка по книжке. Опять одна зелень у него.

Какое-то время Урве стояла молча, стиснув зубы. Была ночь. Бессмысленно начинать сейчас спорить. Она устало вздохнула и вошла в комнату, прикрыв за собой дверь. Через сетку взглянула на спящего в кроватке малыша. Из-под края ватного одеяла высунулись нежные пальчики. Ребенку было жарко. Он двигал пальчиками и причмокивал. Он не знал ничего, ровно ничего о мире, в который он попал и где ему предстояло медленно, с трудом открывать все то, что до него миллиарды миллиардов раз открывали другие, прежде чем он сможет внести и что-то свое в это бесконечное количество открытий.

Рейн, почти уже раздетый, в шлепанцах, тихонько подошел к кроватке.

— О чем ты думаешь?

Можно одновременно думать обо всем и ни о чем. Ей исполнилось сегодня двадцать лет — что ж, это уже не новость. И все-таки она думала об этом. Первым делом —маленький практический вопрос: надо ли было вообще, чтобы этот лысый обслуживал тебя, надо ли было танцевать, вспыхивать под взглядами морского офицера, волноваться из-за того, что ты впервые попала в такую обстановку, — одним словом, имело ли смысл справлять день рождения в ресторане, когда заранее было известно, чем все это кончится: теплой конурой в отдаленной части города, конурой, которая как будто специально предназначена для того, чтобы отрезвлять тех, кто возвращается домой с праздника, из театра или кино?

Дом. Работа, дом, дети.

Айли Суме тоже двадцать лет, а она уже ждет второго ребенка. И ничего, живет себе. Но ведь Айли и Урве не похожи друг на друга. Айли счастлива, что у нее будет второй ребенок, а Урве расплакалась, узнав, что на свет должен появиться Ахто. Айли радовалась, что ей не придется больше учиться. Урве страдала, предвидя, что ей не так скоро удастся снова сесть за учебники. Айли ушла из конторы к станку, потому что не справлялась с канцелярской работой. Урве же перешла на производство, когда почувствовала, что работа в конторе не удовлетворяет ее. Айли довольна своей маленькой ролью в жизни. А Урве еще только ищет свое место в ней. Сегодня ей исполнилось всего двадцать лет.

Рейн накрыл одеялом высунувшиеся пальчики сына. Какими большими казались его пальцы рядом с этими крошечными.

— Рейн, я очень плохая жена.

Он не первый раз слышал это от Урве. Он понял.

— Я тогда тоже не хотел его.

Может быть. А может быть, он не хотел из-за Урве, которая ходила с таким недовольным лицом. Во всяком случае, то были тяжелые дни. Урве работала в конторе и училась в последнем классе вечерней средней школы. Она строила большие планы, но их перечеркнул вот этот самый мальчишка — тогда еще никто не знал, будет ли это мальчишка или девчонка и вообще будет ли кто-нибудь... Рейн приходил с работы усталый, каждый день очень усталый — на бумажной фабрике, которую так расхвалил Мартин, Рейну сунули в руки примитивнейший инструмент — топор, которым приходилось рубить рулоны мокрой целлюлозы, целую смену только и делать, что рубить. При такой работе нечего было и думать о вечерней школе. Однажды в день получки он купил гитару, да, да, гитару — желтую, лакированную и очень дешевую, и первое время даже с удовольствием играл на ней. Но теперь ему живется легче. Он работает накатчиком на большой бумажной машине, а малыш за этот год с лишним превратился в весьма милое создание. Бегал. Ел. Гремел кубиками. Непонятно, что заставляло Урве время от времени вспоминать тяжелые дни?

— Ляжем-ка спать, пока парень не разбушевался, — сказал Рейн.

Урве медлила. Она не привыкла ложиться спать, не умывшись. Но плескаться так поздно на кухне, где спала мать... Все время какие-то препятствия и преграды, порой настолько ничтожные, что, если серьезно задуматься, самой станет смешно.

— «Кому на Руси жить хорошо?»

— Что? — Рейн хоть и слышал, но не понял. Некрасова читала недавно Урве, а не он.

Так как ответа не последовало, а повторять вопрос Рейну не хотелось, он стал ждать, не разрешится ли проблема жизни на Руси сама собой, когда платье будет устало висеть на вешалке, а горячее тело в светлой пижаме окажется рядом с ним.