Продается недостроенный индивидуальный дом...

Но «светлая пижама» после основательного умывания под краном еще долго стояла у стола. Перелистывала книги, перелистывала их рассеянно, так как мысли ее были далеко: в эту минуту ей претила повседневность устоявшейся жизни, обыденность. Даже слова «моя единственная», «моя красивая Урр» могли звучать обыденно и тускло, так тускло, будто из-под земли. Нет, из-под песка. Обыденность — это песок. Он заглушает звуки и закупоривает кровеносные сосуды. Но никто не должен знать об этих ее мыслях, это нехорошие мысли. С Людмилой говорить о таких вещах нельзя, потому что Людмила поглощена делами комсомольской организации, распределяет поручения и с безжалостной последовательностью проверяет их выполнение. О, стенгазета, стенгазета! Что поставить в следующий номер? Людмила уже просила представить ей план следующего номера. Да и Юте надо написать, поблагодарить за подарок. Как ей живется в Тарту? Наверное, неплохо. А наша жизнь здесь...

Рейн заснул. Неужели он действительно заснул? Он сегодня какой-то странный.

— Рейн?

— Да?!

— Ах, ты еще не спишь, — Урве присела на край кровати. — Скажи, почему люди никогда не бывают довольны тем, что у них есть? — И не дожидаясь ответа: — Я думала о Зеебергах.

— И я думал сейчас о них. Представь себе такую картину. Возвращаемся мы с фронта. Снег. Холодно. По тридцать — сорок километров в полном боевом снаряжении зараз отмахиваем, и все по ночам, чтобы с воздуха нас не заметили немцы. Поспишь в снегу, на еловых ветках, а вечером — снова в путь. Пока однажды не услышали приказ: «Направо!» Свернули в лес. Там нам говорят: «Здесь теперь ваш новый дом». А какой дом? Один снег кругом! А через месяц живем уже в деревянных домишках или в землянках, спим вповалку. Придешь с учений и чувствуешь — ты дома. Странная вообще штука — дом. Вначале, после землянок, эта комната здесь казалась мне ну по меньшей мере графским замком. Да, да, казалась, верь мне. А теперь?

Это были не новые мысли... И вco же они приносили успокоение.

Ладонь все еще немного пахла тонкими горьковатыми духами. Частичка этого запаха осталась, кажется, в рукавице, связанной к рождеству тещей. Что ж. До пятницы еще есть время. Он успеет что-нибудь придумать. Надо будет поговорить с Ваттером. Лучше Эльмара нет парня. Удивительно, что люди, на долю которых выпало много трудностей, становятся от этого только лучше. Разумеется, Ваттер и раньше мог быть хорошим человеком. Но все-таки, если сравнивать его со стариком Меллоком... Старик Меллок. Скаредный, мелочный. Тридцать лет на одной фабрике, изо дня в день — вo времена Пятса[4], Литцмана[5]

, теперь... Ваттер на двадцать пять лет моложе, однако знает жизнь гораздо лучше, чем Меллок. Надо будет поговорить с Ваттером относительно пятницы. Сейчас не стоит об этом думать.

— Начну-ка и я строить. Не смейся. Возьмем ссуду, немного подкопим, и примемся. Люди же строят. Почему бы и нам не взяться.

— Пой, пой, соловушка!

— Запомни! Своими руками дом поставлю. Если начать по-настоящему, с фундамента, если начать строить постоянное жилье...

— И на этом прощай жизнь...

— Для кого? Для меня?

— Для тебя и для меня тоже.

Муж зевнул. Он засыпал. После праздника! Нет, не может быть!

3

Большинство мальчиков, родившихся в 1933 году, назвали Ахто. Однако и в последующие годы немало родителей-эстонцев нарекали этим именем своих сыновей, невзирая на то что фабриканты, выпускающие табачные изделия, шоколад, зубную пасту, сапожную мазь, крем для лица и другие мелочи, спешили использовать это популярное имя для рекламы своих товаров. Так появились папиросы «Ахто», крем «Ахто» и т. д. Это поветрие было вызвано тем, что осенью 1932 года небольшая лодка Ахто Вальтера вышла на парусах из порта Палдиски в кругосветный рейс. Эта смелая затея приобрела известность благодаря тому, что из четырех человек команды двое были писателями, — они-то и снабжали газеты оперативным материалом о том, как протекает путешествие.

Четырнадцать лет спустя, когда вся эта история уже позабылась, именем Ахто новорожденных называли лишь случайно.

Однако едва ли это относится к сыну Лейзиков. Он еще лежал в больнице, когда его отец написал своей молодой жене:

«Назовем его Эвальд».

Через некоторое время сестра принесла ответ:

«Ни в коем случае. Где ты откопал такое страшное имя?»