– И мой тоже! – восклицаю я. – Тоже-тоже-тоже! Если астрофаги продолжат заражать Солнце, все люди погибнут!
–
– Да-да-да!
–
Ох, он хочет поговорить об этом? Я потираю затылок.
– Мы… мы спали всю дорогу сюда. Это не обычный сон. А особый. Опасный сон, но без него нельзя. Мои товарищи по экипажу погибли, а я выжил. Случайное везение.
–
– Плохо. А почему погибли остальные эридианцы?
–
– Плохо, – вздыхаю я. – А что за болезнь?
Рокки отвечает не сразу.
–
– Клетка, – подсказываю я. – Мое тело тоже состоит из клеток.
Рокки произносит слово «клетка» по-эридиански, и я добавляю очередные ноты в мой вечно растущий разговорник.
–
У заболевших эридианцев погибли все клетки? Звучит жутко. И напоминает лучевую болезнь. Как же я объясню это Рокки? Может, и не придется. Ведь, если эридианцы – опытные космические путешественники, тогда понятие радиации им знакомо. Мы с Рокки еще не договаривались о слове «радиация», значит, пора заполнить очередной пробел.
– Нужно слово: быстродвижущиеся атомы водорода. Очень-очень быстро.
–
– Нет. Еще быстрее. Очень-очень-очень быстро.
Рокки растерянно качает туловищем.
Тогда я пробую зайти по-другому.
– В космосе есть атомы водорода, которые движутся очень-очень-очень быстро. Почти со скоростью света. Они были созданы звездами очень-очень-очень давно.
–
– Но это не так! В космосе есть атомы водорода. Очень-очень быстрые атомы.
–
– Ты не знал?!
–
Я изумленно таращусь на Рокки. Как могла цивилизация освоить космические полеты, но не узнать о радиации?!
– Доктор Грейс.
– Доктор Локкен, – поздоровался я.
Мы уселись за стальной столик друг против друга. Помещение было тесное, но по меркам авианосца просто огромное. Я не совсем понимал, для чего изначально предназначалась эта каюта, да и на табличке с названием стояли китайские иероглифы. Может, штурман изучал здесь карты?
– Спасибо, что уделили мне время, – поблагодарила Локкен.
– Без проблем.
Мы старались избегать друг друга. Наши взаимоотношения эволюционировали от «взаимной антипатии» до «сильной взаимной антипатии». Я был виноват в конфликте не меньше ее. Просто наше общение не задалось с самого начала, несколько месяцев тому назад в Женеве, и мы до сих пор так и не поладили.
– Я, конечно, не вижу в этом необходимости.
– Я тоже, – кивнул я. – Но Стратт настаивает, чтобы вы согласовали вопрос со мной. И вот мы здесь.
– У меня возникла идея. Но я хочу узнать ваше мнение. – Она положила на стол папку. – На следующей неделе CERN опубликует этот предварительный проект. Я там всех знаю, и мне дали ознакомиться с документом до выхода в печать.
– Хорошо, и о чем он? – спросил я, открывая папку.
– Наконец, удалось выяснить, как астрофаги накапливают энергию.
– Да ладно! – Я чуть не поперхнулся. – Серьезно?
– Да, и, честно говоря, это удивительно! – Локкен указала на таблицу на первом листе. – Если коротко, все дело в нейтрино[111]
.– Нейтрино? – Я тряхнул головой. – Как же, черт возьми…
– Знаю, звучит нелогично. Но каждый раз, когда погибает астрофаг, происходит нейтринная вспышка. Ученые даже отвезли несколько астрофагов в нейтринную обсерваторию IceCube[112]
и прокололи их в основной скважине с детекторами. И тут же последовал мощный выброс нейтрино. Только живые астрофаги хранят в себе нейтрино, причем их там невероятно много.– Но как он образовывает нейтрино?
Локкен пролистала несколько страниц и указала на другую таблицу.
– В этом вы разбираетесь больше меня, но микробиологи уже подтвердили, что в астрофагах полно ионов[113]
свободного водорода – чистые протоны[114] без электрона – которые мечутся внутри клеточной мембраны.– Да, помнится, я читал об открытии, сделанном группой российских ученых.
Она кивнула.
– По мнению специалистов CERN, хотя они и не понимают, как именно это происходит, когда протоны, движущиеся на достаточно больших скоростях, сталкиваются, их кинетическая энергия преобразуется в два нейтрино с противоположными векторами импульса.