Профессия

– Это типичное самоубийство. Она выбрала момент, когда никого не было на террасе и выстрелила. В шуме города выстрел – хлопок. Тело осталось в сидячем положении. Она попала точно в сердце. Ствол выпал под ноги. Вот и вся картина. Никто ее не убивал.

– Но мотивы...

– «Восток» – дело тонкое, – Романюк пожимает плечами. – Хочешь видеть тело?

         Тело Энжи? Энжи, которая покончила с собой? По никому не известной причине? Ее тело мне ответит? Вряд ли...

– Да, хочу.

         Я вхожу за Григорием в «морозильник». Труп Энжи ничем не прикрыт и отличается от других номером бирки на щиколотке. Я гляжу молча на ее продырявленную грудь. Романюк тоже молча стоит рядом, и хотя я знаю, что он не пошутит грязно по поводу ее фигуры, не скажет ничего пошлого, что для него это – просто работа и что он профессионал, я все равно боюсь, что он решится как-то прокомментировать. 

         Энжи бледна. Глаза закрыты. Я считаю про себя до двадцати, не сводя с нее глаз. Это Энжи...

– Знал ее? – спрашивает Романюк.

– Немного.

         И он бросает на меня пристальный взгляд. Задерживается на моем лице, на глазах...

– Я тебя точно таким тогда видел, когда тому пацану голову отрезало. Помнишь?

– Смутно.

– А я думал, ты тогда вообще не переживешь...

– Нет, нормально. Это же моя работа. Профессия... как и у тебя вот. Ты же можешь, делая свою работу, думать о сырковой массе и любить жену. И я тоже могу... жить дальше.  

         Романюк качает головой.

– Не то говоришь. Это не одно и то же. Я – в стороне от этого, я не знаю никого из них, – он кивает на дверь, которую закрыл за собой.– Для меня это не люди, а трупы. А для тебя – люди. К людям у меня другое отношение. И я бы твоей профессии... врагу не пожелал!

         И это мне говорит патологоанатом.

         Я спешу выйти из морга, но, оказавшись на улице, понимаю, что нигде не ждут и идти некуда, кроме как домой.

         А дома, в почтовом ящике меня ждет письмо от Энжи. Но я уже знаю, что это – прощальный привет с другой стороны добра и зла.

         Это не угроза, но стиль почему-то очень напоминает мне то письмо, которое наизусть цитировала Иванна. Я никогда не видел почерка Энжи, но кажется, узнаю ее мелкие, дрожащие буквы, которые прыгают в строчках одна выше другой.

         «Привет. Если ты получил это письмо, значит, меня уже нет на свете. Но сейчас, когда я пишу его, я еще есть. Знаешь, как я решилась на это? Я решилась на это, наблюдая за тобой и за Слуцкой в прицел оптической винтовки. Мне было интересно, куда ты пойдешь, оставив меня. И ты пошел к ней. И вы целовались.

         Глупо сказать: «Ты меня использовал, я не прощу!» Еще глупее сказать: «Ты никогда меня не любил».

         Самое простое решение – убить ее. Но ведь она не виновата в том, что ты любишь ее и не любишь меня.

         Ты... меня обманул, Илья. Но если я сейчас выстрелю и убью ее, ты никогда этого не поймешь.

         А я хочу, чтобы ты это понял.

         И чтобы помнил обо мне всегда.

         И помнил о том, что ты меня убил. 

         С любовью, Энжи»

         Это по-детски. По-детски безумно, беспомощно и жестоко. Жестоко – к самой себе, чтобы потом «все всю жизнь плакали».

         Это глупо. Может, никакое самоубийство не бывает умным. А может, смерть обещала найти Энжи в этом городе и нашла ее.

           Я целовался со Слуцкой в ее офисе? Я прощался с ней. Энжи не знала, что чувства не вечны и проходят. И даже ее чувство ко мне неминуемо прошло бы. Любая экзотика рано или поздно набивает оскомину. 

         Действительно, это точка. Для Иванны – своя, для Сони – своя, для меня – своя. Письмо Энжи вдруг вернуло миру его четкие очертания. Человек с подорванной психикой, убийца, она не смогла бы воспринимать адекватно повседневное течение нашей жизни. Впереди у нас никогда не было «миллиона дней». Это была иллюзия. Последняя иллюзия, которая разрушилась.

         Я курю, глядя, как кривые буквы Энжи тлеют в пепельнице.

         Не думаю, что я выбрал не ту профессию. Просто мое лучшее дело – еще впереди. Может, вообще все лучшее впереди. И любимая женщина, и семья, и спокойный быт. А может, ничего из этого мне не нужно.

         После моей страсти к Иванне, после гибели Энжи осталась одна пустота.  Но сколько сил было затрачено на эту пустоту!

         Письмо Энжи догорает, и я снова закуриваю. Ветер за окнами затихает, так и не принеся дождя пыльному городу. Летом тянет в субтропики, туда, где больше влаги и меньше пыли. Подальше от мегаполисов...

         Может, стоит снова перечитать об аутотренинге и аффиримациях, Луизу Л. Хэй и фен-шуй? Можно даже – в знак укоренившейся паранойи – повесить на дверь колокольчик. Или даже на люстру. И биться пустой башкой об этот колокольчик. И звенеть. Другим же это помогает!

         Итак, лучшее – впереди. Нужно только взять себя в руки и не думать о прошлом. Не обвинять себя в смерти девятнадцатилетней любовницы и не сожалеть о непостоянстве своей натуры. 

         Я гашу сигарету и закрываю глаза.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1. ВВЕДЕНИЕ

–То есть вам это абсолютно чуждо?

– Абсолютно.

         Не помню, о чем конкретно он спросил. И мне кажется – в целом о той жизни, которую я вел до встречи с этим коренастым парнем с выправкой прирожденного военного.