Профессия: жена философа. Стихи. Письма к Е. К. Герцык

Вновь начала читать Пруста, и на этот раз по-иному. Когда читала первый раз, показался утомительно-скучным, и это потому (поняла теперь), что следила за фабулой, за действием. Теперь же поняла, что читать его нужно как бы вместе с ним, а не отдельно от него. Нужно вместе с ним войти в атмосферу жизни, которую он не рисует, а которой живет. Нужно вместе с ним всматриваться и вдумываться в малейшие детали того мира, кот<орым> он живет в своих романах (если можно так назвать его книги — скорее это летопись, записи того, что проходит в его памяти). И когда так читаешь Пруста, то он незаметно втягивает в этот свой мир и мало-помалу мир этот делается близким, с ним живешь, его видишь.

Четверг, 31 января

Письмо от В. С. Гриневич^[170] о болезни Лени... Под впечатлением этого письма весь день не могу поехать к нему из-за мамы. Если у Лени грипп (что вернее всего, т. к. в Париже сейчас эпидемия гриппа), то я не имею права занести болезнь в дом ради мамы, т. к. для нее она может быть смертельной. И вот мучусь, т. к. бедный Леня дорог и мне, и всем нам... Написала в два места о докторе и о деньгах для него...

У Ни какой-то шведский профессор [по делу о съезде антропологов]...

80//81

К чаю приехала Флоранс, очень грустная. Старалась развлечь ее.

Вечером чтение «Идиота». То место, где Достоевский неожиданно становится в позу проповедника и напяливает на бедного князя Мышкина безвкусный славянофильский кафтан, так ему не идущий.

Пятница, 1 февраля

Давно не переживала такой душевной депрессии... Слишком много горя вокруг нас и бессилие помочь. Деньги, деньги и деньги — вот что нужно, а их-то и нет. Никакие слова, жесты, никакие утешения не помогут, если человека гонят с квартиры, если он не обедает... И слова, и советы, и утешения — прозвучат насмешкой...

Ни — у доктора, а оттуда зайдет к Шестову.

Вчера мы хорошо поговорили с ним, как обычно, перед сном, но не договорили, и нужно возобновить разговор. Моя психическая депрессия все увеличивается... Стараюсь преодолеть ее чтением, но не удается. Кажется, будто несчастья людей, нас окружающих, каким-то траурным венком сплетаются вокруг.

Вечером, вернувшись от Шестова, Ни пришел, как всегда, поговорить со мной перед сном и, заметив мое настроение, так трогательно утешал меня, как утешают детей... В Ни я имею такую заботу и духовную, и материальную, какую знают немногие на земле. И одно это сознание должно делать меня благодарной Богу. Иметь около себя такую душу, такую опору, как Ни, [это] слишком много!

Суббота, 2 февраля

Утром иду на Montparnasse, 10 узнать у доктора о Лене. Меня встречает Т. Ф. Баймакова вопросом: «Читали статью [Ильина] (В. Н.) в «Возрождении»^[171] о книге Ник<олая> Алекс<ан-дровича>?» — «Мы никогда не читаем этой газеты», — отвечаю ей. «Возмутительная, безобразная. Подписана псевдонимом, но все мы, читавшие ее, сейчас же узнали автора», — взволнованно говорит она, протягивая газету.

И действительно, есть чем возмущаться. В газете помещен фельетон некоего П. Сазоновича «Идеологическое возвращенство» о последней книге Ни «Судьба современного человека». Фельетон этот — сплошная клевета и ложь не на книгу Ни, о которой, к удивлению, ни слова не сказано (кроме на-

81//82

звания книги), а на Ни 

как мыслителя и писателя. Узнать, кто скрывается под П. С., — было нетрудно, ибо автор был настолько наивен, что, скрыв себя под чужим именем, не позаботился о том, чтоб не употреблять тех же выражений, кот<орыми> он пользовался, бегая по всему Парижу и называя Ни «красным генералом» и «защитником Г.П.У.». Об этих выходках нас предупреждали друзья еще до появления статьи. И вот те же названия обнаруживаются в статье г. П. С., а вместе с тем ясно, что [трусливый] автор их [Владимир Николаевич Ильин]^[172]. Это тот самый В. Н. [Ильин], который в течение 10 лет считал себя самым преданным нам человеком, которого мы всюду защищали (т. к. многие его не любили, не выносили), [кот<орый> приходил чуть ли не по 2 раза в неделю, часто даже надоедая нам своими излияниями, духовными и романическими. Но мы терпеливо его выслушивали и жалели, т. к. знали, что он человек одинокий, нуждающийся в поддержке и утешении. И вот результатом этой заботы и участия является низкая, злобная клевета... Кого же он позорит, как не самого себя, трусливо спрятавшегося под анонимом, не имевшего мужества открыто выступить против Ни. Подумал ли В. Н. Ильин, что статья его есть грязное пятно на его личности? Что же касается Ни, то о его идеях и оценках говорят его книги, а не грязные анонимные фельетоны в столь же грязных газетах.]

Прочитав фельетон, Ни, как всегда, отнесся к нему с брезгливым равнодушием и даже как-то иронически^[173]. Таково было всегда его отношение ко всем критикам [(если только это слово применимо здесь) этого стиля. Все, кто читает книги Ни, знают, во что он верит, к чему призывает, что для него добро и что зло. Те же, кот<орые> книг его не знают, могут измышлять о нем что им угодно... Презрительное молчание будет им ответом.]

Воскресенье, 3 февраля