Происхождение сионизма. Основные направления в еврейской политической мысли

Центральное положение дисциплины выразилось в создании организации Бетар в виде объединенного и сплоченного «ордена» (мисдар), действующего, как один человек. Вот слова Жаботинского из его статьи «Идея Бетара» (1934):

«Структура Бетара основана на принципе дисциплины. Его цель (от которой мы еще далеки) — превратить Бетар в нечто вроде мирового организма, такого, который будет способен, по знаку из центра, в тот же миг осуществить, всеми десятками своих рук, одно и то же действие во всех городах и государствах. Его противники утверждают, что это — «не к чести свободных людей» и что это означает «превратиться в машину». Я предлагаю, не стесняясь, ответить с гордостью: «Да, в машину».

Потому что наивысшее достижение массы свободных людей — это способность действовать всем вместе, как один, с абсолютной точностью “машины”».

Как и в других проявлениях интегрального национализма в истории, этот принцип дисциплины подкрепляется подчеркиванием иерархической и организационной роли вождя. В продолжении той же статьи Жаботинский говорит:

«Дисциплина выражается в том, что массы подчиняются единому руководителю, а этот — стоящему выше него и так далее… У нас всех — единая воля, мы вместе строим единое здание, поэтому все мы откликнулись на призыв одного архитектора, чей план строительства нам по душе…

Этот «командир», «дирижер», «архитектор» может быть одним человеком или коллективом…»

В статье «О милитаризме» (1933) Жаботинский признает, что слово «милитаризм» стало «бранным», но утверждает, что «взрослые люди не должны пугаться звучания слова, от них можно требовать, чтобы они проанализировали любое понятие и отделили в нем хорошее от плохого». Затем он вновь выражает свое эстетическое восхищение силой и мощью переживания массового коллективного действия, как оно проявляется в воинских церемониях, единстве мундиров, парадах и массовых шествиях:

«Вы можете заразить (по крайней мере, на минуту) даже худшего из ассимилированных национальным еврейским воодушевлением весьма простым способом: возьмите несколько сот еврейских юношей, оденьте их в единую форму и заставьте их прошагать всем вместе пред его взором, однако координированным маршем, так, чтобы каждый шаг двух сотен юношей отдавался громом, «словно машина». Нет в мире ничего, что производит на нас большее впечатление, чем способность масс в определенные моменты чувствовать и действовать как единое целое, обладающее единой волей, действующее в едином ритме. Ибо этим «масса», или «толпа», отличается от нации»[43].

Подобный экстаз массовых парадов, когда люди действуют как один, по приказу вождя, находит сильное литературное выражение в одном из наиболее впечатляющих эпизодов исторического романа Жаботинского «Самсон-Назорей». Восторгаясь порядком и иерархией филистимлянского строя («высшие и низшие в точной и разветвленной последовательности»), Самсон вспоминает, что он пережил, присутствуя однажды на языческой религиозной церемонии филистимлян, произведшей на него глубокое впечатление:

«Однажды в Газе он видел зрелище, о котором когда-то рассказывала ему Семадар.

На площади перед храмом собрались на праздничную пляску юноши и девушки. Их было несколько тысяч — по одному на каждой плите. Все они были одеты одинаково, все в белом; на юношах были короткие опоясанные рубашки, на девушках — платья с оборками до самой земли, в талию, с длинными рукавами, как обычно, только с голым вырезом во всю ширину и глубину груди. Выстроили их по росту, двумя лагерями: справа молодые люди, а девушки слева. Управлял танцем безбородый жрец; он стоял на верхней ступени паперти, и в руках у него была палочка из слоновой кости.

Когда началась музыка, все застыли — и участники пляски на плитах, и громадная толпа кругом, на деревянных подмостках, на крышах домов, на немощеных обочинах площади; слышен был рев прибоя с набережной далекого Маима, порта Газы. На танцующих не колыхнулась ни одна складка; даже у оголенных девушек трудно было заметить дыхание. Безбородый жрец побледнел и ушел глазами в них, они в него; он бледнел все больше — казалось, что весь задержанный порыв этих тысяч сгустился в его груди и сейчас его задушит насмерть. Самсон и сам чувствовал, что кровь прилила к его сердцу, и, если это продлится еще несколько мгновений, он захлебнется. Вдруг этот жрец, быстро, почти незаметно, едва-едва поднял палочку, и все белые фигуры на площади упали на левое колено и выбросили к небу правую руку — одним движением, с одним отрывистым аккордом шороха, точь-в-точь. У десятитысячной толпы вырвался вздох или стон; Самсон пошатнулся и заметил, что облизывает кровь — так он закусил перед этим губу.