Происшествие из жизни...

Госпиталь жил своей жизнью. Молоденькие стройные сестры в белых халатах, косыночках обгоняли Светлану или спускались навстречу. У всех у них был озабоченный и в то же время праздничный, нарядный вид, они на ходу шутили друг с другом, строили глазки раненым, которые курили на лестнице. Светлана отметила, что все они были хорошенькие, все кровь с молоком, и приревновала Григория, ведь он может, чего доброго, увлечься одной из этих красоток. Она не видела Гришу более трех лет, похудела, мешки какие-то появились под глазами, кожа желтой стала, наверно, от однообразной еды — лебеда, суп из картофельной кожуры, не сравниться ей с этими красотками на казенных харчах…

Наконец она остановилась на площадке третьего этажа. На подоконнике сидели, отставив костыли, два парня в пижамах, курили. Она хотела спросить, где шестая палата, но не спросила, и они, слава богу, ни о чем ее не спросили, хотя разглядывали с интересом, пока она стояла, стараясь успокоить волнение.

Она вошла в коридор и сразу увидела человека, который в одном нижнем белье брел ей навстречу, держась одной рукой за стену, другой придерживая кальсоны. Лицо его было забинтовано, открыты только рот со вздутыми синими страшными губами и розовый обожженный кончик носа. Старушка санитарка подбежала к нему.

— Зачем же ты сам, голубок? Не надо.

Он не ответил, а может, ответил, Светлана не слышала или даже если слышала, то не запомнила. Она отстранилась, пропуская Григория, потому что это был он, Григорий, она узнала его, хотя лицо и было забинтовано, узнала по запаху, по движению руки, ах, не все ли равно, как она его узнала, ведь это был он, он, и у него было все цело, все на месте, руки целы, целы ноги. Нетрудно было догадаться, чего у него нет, но Светлана даже подумать об этом не могла, не хотела она верить этому!

Санитарка провела Григория в туалет и вышла. Светлана спросила у нее:

— Куда он ранен? Что с ним?

— Слепенький он, милая.

Григорий вышел, санитарка подхватила его под руку. Светлана не сказала, нет, а прошептала одними губами, сама не слыша своего голоса:

— Гриша!

Но он услышал и стремительно обернулся и почти крикнул:

— Света!

Светлана обхватила его одной рукой, не зная, куда деть сумку, чтобы освободить другую руку, и бросила сумку на пол, обняла его двумя руками. Она прижималась к нему, целовала в шею, боясь прикоснуться губами к его страшным вывороченным губам. Он тоже пытался ее поцеловать, ловил обожженным ртом ее ускользающее лицо.

— А мама? Мама с тобой? — наконец спросил он.

— Она умерла, — сказала Светлана, сама не зная, как выскочили из нее эти страшные слова, она не хотела ему говорить о маминой смерти, но сказала, с ужасом поняв, что лишила его надежды.

Он словно остолбенел. Прикрыл забинтованное лицо руками и опустился на пол, рыдая.

— Мамочка, — шептал он и сдирал с головы бинты, — мамочка, не хочу я жить, не хочу.

Сбежались санитарки, сестры, они хватали его за руки, но он вырывался и рвал на лице бинты.

— Кто вы? Как вы сюда попали? — кричала какая-то женщина на Светлану. — Уходите!

Ее почти вытолкнули на лестницу, и Светлана пошла вниз. Руки ее были свободны, и Светлана дивилась, почему у нее руки свободны, ведь, когда она поднималась сюда, они были заняты… Господи, да оттого они свободны, что сумки нет, нет сумки, она бросила ее на пол, когда обнимала Григория. Обнимала и так боялась прикоснуться к его страшным губам. Все ведь произошло в одно мгновение, она окликнула его, он обернулся, узнав ее сразу, искал губами ее губы, она тыкалась ему в шею — одно мгновение, а она ощущала тогда и сейчас, спускаясь по лестнице, ощущает все то же… Неужели брезгливость? От его забинтованного лица, от розового кончика носа, ото рта пахло… Чем пахло? Мазью какой-то, вонючей, как деготь. И запах этот остался на ее руках… А где же сумка? Сумку она бросила. Для того, что ли, намучилась с этой сумкой, чтобы бросить ее возле госпитального туалета. А там столько всякой вкусной еды!

Светлана вышла во двор, села на скамейку в саду. Воздух был раскален июльской жарой. Вокруг ходили, сидели раненые, играли в шахматы, в карты, читали книги, у одного рука перевязана, у другого нога в гипсе, третий вообще без ноги или без руки, они были веселы, игривы даже, оглядывались на нее, подмигивали, смеялись чему-то.

Безрукие, безногие, как им повезло, счастливые люди! Ну отчего судьба не пощадила Гришу? Без ноги или без руки можно жить, не такая уж это беда, но как жить без глаз? Всю жизнь ходить с поводырем?

Едва она села на скамейку, как прибежала санитарка.

— Слава богу, ты, голубушка, не ушла. Гришенька желает тебя видеть, тебе велено прийти к нему в палату, быть поласковее.

Светлана снова шла по лестнице на третий этаж, шла и не могла понять, хочет ли сейчас видеть Григория или нет. Хочет! Конечно, хочет. Какие могут быть сомнения или колебания? Конечно, хочет. Как же ей не хотеть? Просто она не знает, как нужно держаться с ним: жалеть, утешать, говорить, что и слепые живут на белом свете, или разговаривать так, словно ничего не произошло.