Проходимцы, дублёры и бежевый топлес в кино. Часть 1

– Да не надо уже ничего, – ответил я. – И стол со стульями тебе верну.

– Десять! Десять тысяч, – выдохнул мне в ухо Геннадий.

– Каждому, – добавил сзади Пётр Иванович.

– Не обессудь, Константин.

К моему удивлению снежки пролетали мимо Деда Мороза. Как мифический исполин стоял он в граде снарядов. Белая борода развевалась от московских ветров, а балабончик на шапочке подпрыгивал на месте.

– Дети, – воскликнул Дед Мороз, – не обессудьте: оставьте коня в покое! Это наш новогодний друг!

Град снежков усилился. Это к детям присоединились пьяные пиджаки. Снежки больно, а больше неприятно, били по ногам, спине и голове коня.

– Он хороший! – воскликнул Дед Мороз и потянул на себя мешок с подарками, потому что дети вцепились в него и потащили к ближайшей горке.

– Молодец, Митя! – кто-то из пиджаков похвалил сына.

Геннадий всеми силами пытался сохранить подарки, но Геннадий был один, а детей – полный двор.

– Дети, – сказал Геннадий, – а хотите мы позовём Глобуса?

– Хотим! – закричали дети.

– Ха-ха, хотим! – закричали пиджаки.

– Давайте вместе поднимем руки вверх и позовём: "Гло-бус! Гло-бус!"

По новогоднему волшебству дети отпустили мешок, подняли руки и закричали:

– Гло-бус!

Их отцы тоже подняли руки и тоже закричали:

– Гло-бус!

Пётр Иванович, который бодро уворачивался от снежков, подпрыгивая и приседая, остановился, и огромный снежок попал ему прямо в голову.

– Я? – не веря своему счастью и не обращая внимания на снежок, спросил он.

– Нет. Глобус, – сказал я. – Быстрее в кладовую.

Как самый настоящий конь, мы с Петром Ивановичем поскакали в сторону подъезда.

Геннадий с трудом закинул мешок на плечо и поплёлся за нами следом, продолжая скандировать:

– Гло-бус! Гло-бус!

И мы так бодро скакали и шли к подъезду, что я бы стал дедом морозом, а Пётр Иванович – глобусом, если бы какой-то крупный мужчина в пижаме и тапочках с бутылкой шампанского в руке не перегородил нам путь.

– Гена, куда? – пьяным басом спросил он.

Геннадий как-то сразу сложился пополам, чуть не наступая на бороду, и заблеял:

– Венеамин Алексеевич, не обессудьте: мы как лучше хотели. Глобус для детишек…

– Зачем глобус? – спросил Венеамин Алексеевич. – Ты же сам сказал: на коняжке Арсюшу покатаешь.

– На коняжке?! – закричал я.

– Покатаешь! – подхватил Пётр Иванович.

– За деньги, – продолжая кланяться Венеамину Алексеевичу, сказал Геннадий и схватил меня за ногу, потому что я направился к подъезду и готов был разбить стекло, лишь бы войти в него. – За отдельные деньги. Кроме тех, что сдавали.

– Да то, что сдали, я уже забыл, – Венеамин Алексеевич отхлебнул шампанского из горла. – Сколько?

– Пятьдесят, – подал голос Пётр Иванович.

– Тысяч? – спросил Геннадий и даже отпустил мою ногу, и я с размаху врезался в огромный живот Венеамина Алексеевича.

Он убрал от себя голову коня, приподнял меня и поставил на землю.

– Долларов? – спросил он.

– Каждому! – воскликнул Пётр Иванович.

Венеамин Алексеевич залез в карман пижамы, достал из неё толстое портмоне, открыл его и сказал:

– Давайте по сто тысяч, но рублей.

– Ну не знаю, – сказал я. – Никого я катать не собираюсь.

– Ребёночка маленького, – сказал Венеамин Алексеевич. – Четыре годика.

– Я покатаю, – сказал Пётр Иванович. – Мне на плечи посадите, и поедем.

– Сто тысяч, – тихо сказал Геннадий. – Не обессудь, Константин, соглашайся.

И я подумал, что сто тысяч – это большие деньги. К тому же, везти буду не я, а Пётр Иванович, так что мне останется только изображать коня. Ржать, может быть, или что там кони делают, когда возят детей. Тем более, четырёхлетних. И если катать быстро, то можно улизнуть с мероприятия раньше, чем на коня полезут пиджаки. И сто тысяч – это три с лишним раза можно заплатить за съём квартиры. И ребёнок всё-таки трезвый. И лёгкий. И такие деньги.

А когда мы с Петром Ивановичем увидели ребёнка, сына Венеамина Алексеевича, мы поняли, за что нам платят.

Хотя Арсюше и было всего четыре годика, весил он как самый настоящий слоник-жиртрест. Из тех, которым каждый год покупают новое кресло, потому что из старого выросли.

Венеамин Алексеевич отхлебнул из бутылки шампанского и протянул её сыну.

– Арсюша, для храбрости.

– Арсюша итак храбрый, – возразил я. – Да, Арсюша?

Ребёнок-слон поправил ремень на огромном животе и протянул варежки к бутылке.

– Детям пить нельзя, – снова возразил я и подумал, что сто тысяч – недостаточная сумма для провоза слоников.

– Да ему почти семь лет. Какой он ребёнок? Я в его возрасте курил и матерился. Кстати, закуришь? – спросил у сына Венеамин Алексеевич и полез в карман халата за сигаретами.

– Вы сказали: ему четыре года.

– Где четыре, там и семь.

– А где семь, там и десять?

– Десять – уже совершеннолетие.

Арсюша взял варежками бутылку с шампанским и наклонил её к себе.

– Пётр Иванович, – спросил я, – а вы уверены, что хотите катать Арсюшу?

– Уверен, – ответил Пётр Иванович. – Мне такие деньги, как за катание на лошади, за полгода работы дворником платят. Потерплю как-нибудь. И не такое в жизни терпеть приходилось.

– А я бы, пожалуй, не стал терпеть. Здоровье не купишь.

– И не продашь.