Проклятье на последнем вздохе или Underground

В подтверждении своих слов, дед смачно рыгнул. Он говорил так серьёзно, что Александр расхохотался. Но дед Кузьма, похоже, не обиделся. Он поднял свой, вновь до половины наполненный настойкой стакан и попытался отхлебнуть из него, но стакан выскользнул из его ослабевшей руки и залил стол коричневым пятном.

Как они допивали настойку, Александр не помнил. Он словно провалился в глубокий сон. Лишь к вечеру его еле растолкала встревоженная Наталья.

— Проснулся! Слава богу! А дед Кузьма помер! Бабка его говорит, что вы её мухоморовую настойку для растирания больных суставов выпили! Вон, гляди: «Неотложная помощь» к ним подъехала!

Из синих глаз Натальи катились слёзы.

Этого оказалось вполне достаточно, чтобы у Александра сразу скрутило низ живота и он в два прыжка оказался на заднем дворе. Из него со свистом выскочила не только настойка и капуста, но и, как ему показалось, половина кишок.

Справившись со своим неожиданным делом, он вышел на улицу.

«Неотложка» всё ещё стояла у дома Пчелинцевых, а, одетый в белый халат, фельдшер с шофёром выносили из калитки носилки с, вытянувшимся на них, дедом Кузьмой.

— Как же помер он! — облегчённо вздохнул Александр. И только сейчас заметил, как его колени дрожат мелкой, противной дрожью. — Покойников — то вперёд ногами выносят!

Дед осторожно приоткрыл один глаз.

— Прости меня, Санёк, не со зла я! — произнёс он слабым голосом, с видом мученика, закатив глаза к небу. — Отгуляли мы, видать, своё! Теперь может хоть на том свете опохмелиться дадут?

Подошедшая Наталья громко всхлипнула.

— Стойте! Вот она мухоморовая! — крикнула бабка Пчелинцева, показывая в раскрытое окно полную коричневой жидкости бутылку. — А та на дубовой коре была от зубных болей!

— Вертай взад! — скомандовал дед своим онемевшим носильщикам.

Фельдшер опомнился первым и молча, угрожающе наклонил носилки на бок.

Видя, что дело запахло керосином, дед осторожно сполз с носилок.

— Пройдусь я, а то чтой — то ноги затекли, — он втянул в себя свой тощий зад и заспешил домой.

Его проводили ошалелыми взглядами. Всем окружающим сейчас было не до смеха.

— Странно! — подумал Александр. — Дубовая кора крепить должна. С чего ж меня так пронесло? Видать со страху!

С неба ласково светило, солнце, беззаботно щебетали птицы в садах и, стоящая рядом, счастливая Наталья вытирала краем фартука слёзы радости.

23

Война кончилась. Страна с радостью встречала своих освободителей: отцов, мужей, братьев и сестёр, которых давно заждались их семьи и друзья.

Но не всем выжившим суждено было вернуться домой. Бывшие узники фашистских концлагерей, попавшие в плен ранеными или контуженными, ставшие врагами народа, теперь отбывали срок в наших концентрационных лагерях. Это клеймо, в основном неоправданно, жгло их долгие годы и сломало судьбы их детей, которых после окончания школы не брали ни на дальнейшую учебу, ни на более — менее приличную работу.

Так ни с кем не простившись, уехала на восстановление какого — то сильно разрушенного в войну города Нюркина одноклассница Оля, отец которой получил срок за немецкий плен, куда он попал вместе со всей Армией генерала Власова.

— Значит тоже, как и я на стройке теперь, — расстроился Олин отец, получив одно её письмо из двух, положенных ему за год. — А ведь училась хорошо. Жаль! Раствор таскать большого ума не надо. Вот ведь как оно повернулось. Жаль дочь!

Он шёл группе заключённых через бескрайнее заснеженное поле, переметаемое разыгравшейся метелью. Поднятый воротник и натянутая на глаза шапка — ушанка не шибко спасали от пронизывающего до самых костей морозного ветра. А, схваченныё за спиной, руки в дырявых рукавицах уже отмерзали.

По краям колонны на расстоянии примерно в двадцать шагов шли конвойные, одетые в тёплые полушубки. Но добрее от этого они не становились: шаг заключённого в лево, шаг в право считался побегом и у конвоира был приказ — стрелять на поражение.

Сегодня Олин отец опять проснулся в холодном поту и до сих пор не отошёл от сна, снившегося ему почти каждую ночь. Его лихорадило и он явственно ощущал тяжёлые, острые, впивающиеся в ладони камни, которые он опять перетаскивает в немецком концлагере. Камни очень тяжёлые, они тянут вниз, прямо в землю. В ушах до сих пор слышатся отрывистые окрики охранников под лай злых лагерных овчарок. И у него от страха перехватывает дух, когда немецкий офицер плёткой задирает рукав его грязной, вонючей полосатой робы, чтобы был виден на его руке, вытатуированный порядковый номер, который он недавно пытался свести кислотой.

Страшно и обидно получилось: за то, что он избежал у немцев газовой камеры, теперь он отбывает срок здесь!

Скупая слеза упала в затоптанный снег.

— Всё, хватит, надо очнуться! А то так и рехнуться не долго! — он тряхнул головой и пообещал себе думать о чём — нибудь хорошем.