Проклятие Индигирки

Пухов стоял у окна, отодвинув тяжелую зеленую штору. Никто не звонил – подготовка к празднованию шла полным ходом. Скрипя колесами по перемерзшему снегу, к крыльцу подкатил «уазик». Из машины понесли сумки, коробки, свертки. Ближе к вечеру в отделах накроют столы. Кое-кто не вытерпел, уже хлебнул коньячку – в такой день не опасались попасть на глаза начальству слегка навеселе. Все плевали на объявленную Москвой борьбу с пьянством: «Этих борцов к нам в шахту на недельку или – на зимник», – и потешались над райкомовскими, которые вмиг превратились в трезвенников и озабоченно-демонстративно отказывались опрокинуть стопку на людях.

Пухов недовольно перебирал в памяти детали неправильного разговора с Градовым, к которому не был готов. «Может, и правда пришло время решительного обновления, без всяких там старых мерок, а то больно ловко устроились – хотим заранее знать, как карта ляжет, – размышлял Пухов. – Но тогда – жизнь без ориентиров, без памяти, без прошлого? Какое же нас ждет будущее, если работа перестает быть мерилом смысла жизни и человеческой ценности, а ушлые да пронырливые растут в цене?»

Подойдя к столу он набрал номер Перелыгина.

– Передо мной, товарищ корреспондент, – с напускной сердитостью начал он, – телеграмма, Генеральный поздравляет. – Пухов взял со стола телекс из Объединения. – «Миллионер» Петелин – ваше, если не ошибаюсь, изобретение – признан лучшим по Объединению, вам от Генерального отдельное «спасибо». И мне тоже привет – предупредил, что экскаваторов не будет, «миллионеров» посоветовал растить. Ладно, – хмыкнул Пухов, меняя тон. – Предлагаю второго прокатиться на прииск. Петелина поздравим, а по дороге обсудим, как эту кашу расхлебывать.

– Генеральный на «пушку» берет. – Перелыгин изо всех сил старался казаться спокойным. – Ничего, если с нами коллега поедет?

– Знаю я, в кого его пушки шарахают. Не бросите одного под огнем? – В тоне Пухова слышались веселые нотки. Берите своего коллегу. В восемь заеду.

Тамара отложила журнал, прикрыв им колено.

– Кто звонил? У тебя вид слизнувшего сметану кота.

– Дельце одно на миллион склеилось. – Перелыгину не сиделось, и он принялся расхаживать по комнате, ему не верилось в победу, он был рад за Петелина, мысленно благодаря Колкова и Касторина за поддержку. Теперь имя Петелина и Комбината войдут в скрижали. – Второго на прииск поедем. – Перелыгин потер руки. – Хочешь хороших людей посмотреть?

– Сначала расскажи, не люблю выглядеть дурой.

– По такому случаю, несмотря на ранний час, предлагаю откупорить бутылочку токайского из личных подвалов и сварить кофейку. Я открываю, ты варишь. Может, почувствую в доме женщину.

– Не боишься? – Тамара бросила журнал и ушла в кухню.

Пока Перелыгин рассказывал про Петелина, Тамара думала о странной силе, привязавшей их друг к другу, но мешающей быть вместе. Неужели виноват проклятый Север? Отпавший от страны остров, где все живут временно, в мечтах о другой жизни, в которой можно, отогреваясь, с тоской вспоминать запах костров, багровые в полнеба закаты, шум хрустальных рек, кровавые брызги брусники на сопках, гусиный крик в утреннем небе, лица друзей и горы перевернутой земли.

Тамара жалобно, прерывисто вздохнула.

– Что случилось? – осекся на полуслове Перелыгин.

– Ничего… – Тамара отвернулась, скрывая набухшие глаза. – Ничего, сейчас пройдет.

Любимцева выписали из больницы, настроение было испорченным, поэтому встречать Новый год собрались у него узким кругом: Перелыгин с Тамарой, Градов, соседская семья. Пришла Раиса Барятинская по прозвищу Снайпер – высокая, мощная дама за шестьдесят. Любого нового человека Барятинская подолгу рассматривала в упор, прищуривая глаз. Человек испытывал сильное неудобство: казалось, в тебя прицеливаются, заодно замеряя длину твоей могилы. Как-то Перелыгин сказал об этой странной манере. Раиса Павловна в ответ рассмеялась.

– Как всякий журналист, вы фантазер, Егорий. Кстати, ваш размер все время меняется, моим стандартам не соответствует, не знаю, хорошо ли это, плохо ли, но не подходите, а иногда ошибка дорого обходится, поверьте, я знаю, о чем говорю.

Раиса Павловна работала в отделе по кадрам и режиму геологической экспедиции и была уверена, что видит людей насквозь. Появившись в Городке не по собственной воле, в сорок четвертом, она прочно вошла в легенду. Сначала из-за устрашающе яркой, порочно-бесовской внешности: мужики табунами бегали смотреть на молодую спецпереселенку из Одессы. За ней тянулась темная история, связанная с жизнью в оккупации, но знали о ней лишь те, кому положено.