Проклятие Индигирки

То, что случилось позже, навсегда вписало имя Барятинской в летопись. В сорок шестом Раиса получила бумаги о реабилитации. Только тогда узнали, что ее оставили в Одессе для сбора разведданных и связи с подпольем. Учитывая внешность, ее готовили серьезно, освободив от ответственности за легкость отношений с немецкими офицерами. Легенда оказалась надежной, конспирация не подвела, но сыграла злую шутку после освобождения города – в соответствующие органы пошли «сигналы» о поведении «немецкой овчарки» в оккупации. То ли в ведомстве, получавшем «сигналы», что-то напутали, то ли не захотели утруждаться проверками, а может, подумали, что не надо было вести себя так даже ради дела. Война между тем продолжалась, неразберихи хватало. Все же удалось добиться, чтобы нашли того человека, который готовил ее к работе. И не просто готовил, а влюбился сам и влюбил в себя Раису. Но в сорок пятом он повел себя странно. В главном разобрались, однако потянулось за Раисой тягостное подозрение: не слишком ли она вошла в роль, а что, если… могла ведь. На всякий случай отправили подальше с глаз.

После реабилитации Раиса не кинулась паковать чемоданы – направилась в Особый отдел НКВД, откуда вышла с направлением в отдел кадров геолого-разведочной экспедиции. Экспедиционные холостяки тут же выстроились в очередь, но успеха неожиданно для всех добился долговязый, тихий и рассудительный Петр Гвоздев – один из высадившихся вместе с Цесаревским на берег Индигирки в 1937 году. Экспедиция готовилась к свадьбе. В разгар этого веселого процесса и появился тот человек из Одессы.

Барятинская наотрез отказалась общаться с ним где бы то ни было, кроме своего закутка в одноэтажном здании экспедиции на берегу Реки. В соседние кабинеты, в коридор набился народ.

Приезжий говорил долго, торопливо и сбивчиво.

«Я давно поняла, – перебила Барятинская, – ты предал меня, испугался, засомневался, хотя первый должен был мне верить, но ты не хотел, чтобы про наши отношения узнали, и не возражал, чтобы я исчезла. Так? Скажи хотя бы сейчас правду».

Приезжий продолжал говорить, наконец воскликнул, что не сможет без нее и покончит с собой. Тут все и поняли, почему она выбрала именно это место для беседы. Раиса ключом отомкнула небольшой сейф, достала револьвер, положила его на стол, уставившись на визитера знаменитым взглядом с прищуром. Наверно, он прочитал в ее взгляде, что она никогда не поверит ни одному его слову, поэтому сказал: «Дура!» И ушел сквозь молчаливый строй расступившихся людей.

В начале шестидесятых Гвоздев умер. Дочь, Наташа, после школы уехала учиться в Ленинград, вышла замуж. Раиса Павловна ни с кем больше связывать свою жизнь не захотела. «Только в математике две половинки складываются в единицу, – смеялась она, дымя «Казбеком», с которым изменила «Беломору» фабрики Урицкого. – В семье две половины – целая пара, а в духовной жизни из двух полоумных и одного умного не сладить. На меня полтора умного мужика нужно, как мой Гвоздев, а таких больше нет». К дочери ехать тоже отказалась: «Не хватало им ржавой мины в доме».

В полночь на телеэкране появился Горбачев поздравлять народ. Все поднялись, накинули теплую одежду и вышли на улицу. Там уже гремела пальба, взлетали ракеты. Вдруг среди беспорядочной разнокалиберной трескотни грохнул взрыв, в черное небо взлетела огненная комета, в соседних домах погас свет.

– Ха! – крикнул Перелыгин. – Это Пилюлькин.

Пилюлькиным звали Игоря Поплавского – заведующего аптекой. Накануне он похвастался, что раздобыл у летунов большую сигнальную ракету.

У него хватило ума проволокой примотать гильзу к фонарному столбу. Когда все начали палить, он поджег шнур, раздался грохот, ракета ушла в небо, освещая Городок, а столб повис на проводах.

Новый год шагнул в восьмой от Москвы часовой пояс, оповестив о своем приходе, и двинулся дальше. Около четырех утра, когда он подобрался к Уралу, Градов сказал:

– А все-таки у нас две страны. Уральский хребет – последняя надежда. Бастион! – Он был весел и красноречив. – Ломоносов пророчил, что Россия будет прирастать Сибирью, а я скажу иначе: Россия будет спасена Сибирью! – Он вскинул голову, оглядев всех. – Портится страна, друзья мои, но Север – ее оплот и опора! Тут, – он оглядел всех блестящими глазами, – еще обитают настоящие люди.

– Э-э, какая я тебе опора? – засмеялся сосед Эдик. – Я простой армянский сапожник, маленький человек, да?

Обувку тачаю. Денег заработаю – сбегу. Дом на Севане дострою и сбегу.

– Он пятнадцать лет достраивает, – хохотнул Любимцев. – Скажи, что на твоем Севане делать? Раков ловить? А здесь ты лучший! Для многих Городок уже родина, – философски заметил он. – Второе поколение выросло.

– Что ж, им тут всю жизнь торчать? – Тамара оторвалась от женского разговора.

– Бабы вас всех отсюда, как клещей из собаки, повыдергивают, – пробасила Барятинская. – Женщине здесь сплошное мучение.

– Пора мне про вас писать, – пародируя ее взгляд, прищурился на Барятинскую Перелыгин. – Сколько можно отлынивать?