Большинство домозаботящихся сновали вокруг, а также возле очагов внутри пещеры, по одному из них стояло за спиной у каждого из гостей, чтобы прислуживать им.
Домозаботящаяся Веселая стояла возле Кавинанта, тихо напевая что-то, что напомнило ему другую песню, когда-то слышанную:
Вдыхая дымок дерева и запахи пищи, Кавинант подумал, что смог бы, наверное, ощутить чистый, травяной аромат Веселой.
Когда он неуклюже уселся на каменный пол, последние лучи заходящего солнца окрасили каменную крышу в оранжевый и золотой цвета, словно эффектное прощание. Потом солнце скрылось. Ночь сошла на равнины. Единственным источником света в Обители остались костры. Воздух был полон бормотания голосов, словно горный ветерок, полный аромата ранихинов. Но пища, которой так боялся Кавинант, не была подана сразу. Сначала шнуроносящие исполнили танец.
Трое из них танцевали внутри круга, в котором сидел Кавинант. Они плясали вокруг огня, совершая высокие прыжки и напевая веселую песню под аккомпанемент домозаботящихся, отбивавших ладонями сложный ритм.
Плавное скольжение их тел, внезапные повороты, темный оттенок кожи танцоров делали их похожими на бьющийся пульс равнин. Время от времени они принимали такие позы, чтобы свет костров бросал на стены и потолок тени в форме лошадей.
Иногда танцоры оказывались в достаточной близости от Кавинанта, чтобы он смог разобрать слова песни:
Эти слова и танец заставили Кавинанта почувствовать, что они выражают какое-то таинственное знание, какую-то способность видеть то, что необходимо было видеть и ему. Это ощущение внушило ему отвращение, он с трудом оторвал взгляд от танцующих и стал смотреть на пылающие угли костра. Когда танец закончился, он продолжал смотреть в сердце огня взглядом, полным неясного смятения.
Потом домозаботящиеся принесли к кострам еду и питье. Используя вместо тарелок широкие листья, они поставили перед гостями тушеное мясо и дикий картофель. Блюда были приправлены редкими травами, которые ранихийцы часто использовали для приготовления пищи, и вскоре пир целиком захватил всех членов отряда. В течение долгого времени единственными звуками в Обители были голоса прислуги и звуки пережевываемой пищи.
В разгар пиршества Кавинант сидел словно чахлое дерево. Он не реагировал ни на что, предлагаемое ему Веселой. Он смотрел в огонь — одно полено в костре горело красным огнем, похожим на ночной цвет его кольца. Мысленно он проводил самоосмотр, обследуя свои конечности от начала до конца. Его сердце ныло в убеждении, что он вот-вот обнаружит какое-то в высшей степени неожиданное пятно проказы. Он выглядел так, словно увядал на корню.
Через некоторое время люди снова заговорили. Протхолл и Морэм отдали свои листья-тарелки обратно и вновь обратили внимание к гривомудрым.
Кавинанту были слышны отдельные отрывки их разговора. Они говорили о нем — о том послании, которое он доставил Лордам, о роли, которую он играл в судьбе Страны. Их физический комфорт странно контрастировал с серьезностью их слов. Рядом с ним великан описывал беду, случившуюся с Ллаурой и Пьеттеном, одному из гривомудрых.
Кавинант смотрел в огонь. Ему не надо было смотреть вниз, чтобы увидеть кровавую перемену, происшедшую с кольцом, — он ощущал радиацию зла, исходившую от металла. Он прикрыл кольцо другой рукой и задрожал. Каменный потолок, казалось, нависал над ним, словно жестокое крыло откровения, ожидающее момента его беспомощности, чтобы ударить по незащищенной шее. И он был, к тому же, безобразно голоден.
— Я схожу с ума, — пробормотал он.
Домозаботящаяся Веселая уговаривала его поесть, но Кавинант не реагировал.
Сидевший напротив него Протхолл объяснял цель похода.
Гривомудрые неуверенно слушали, словно им трудно было усмотреть связь между далеким злом и Равнинами Ра. Поэтому Высокий Лорд рассказал им, что произошло в Анделейне.
Пьеттен пустым рассеянным взглядом смотрел в ночь, словно с нетерпением ждал восхода луны. Рядом с ним Ллаура тихо разговаривала со шнуроносящими, благодаря за гостеприимство ранихийцев. Великан подробно описывал тот ужас, который случился с двумя оставшимися в живых обитателями настволья Парящее, его лоб напрягся от усилий и сдерживаемых эмоций.
Пламя сияло, словно дверь, за которой подстерегает страшная опасность. Шея Кавинанта ныла от напряжения, а глаза смотрели невидящим взглядом. Зеленые пятна его одежды как бы предупреждающе отмечали: гадкий, грязный прокаженный…
Он уже заканчивал свой мысленный самоосмотр. Позади него была невозможность поверить в реальность Страны. А перед ним была невозможность поверить в ее нереальность.