Проклятие рода

- Все как в Швеции, сынок… сколько лет распря длилась… короли, регенты менялись… Слава Пресвятой Деве, что наш король Густав уже второй десяток лет правит, и здоровье у него отменное. Если б не мятежи, как в твоей родной Далекарлии…, - но осекся, продолжать дальше не стал, тема могла напомнить о смерти матери, а этого пастор не хотел. Берег сына.

Ни разу за эти годы в своих разговорах они не вспоминали мать. Иоганн по-прежнему в глубине души не мог примириться с известием о ее смерти и продолжал молиться о ней, как о живой. Вслух ее имя не произносилось. Но этот день приближался и, наконец, наступил и совпал с совершенно иным событием. В канун нового 1537 года из Москвы вернулось шведское посольство, которому было указано, что всеми делами русской державы на севере и западе ведают новгородские наместники, отчего грамоты следует подписывать с ними. Одновременно с посольством прибыла свежая почта из Стокгольма.

Андерс, стоя у пульта, завершал полугодовалый труд – по поручению он отца он составлял суммарий каждого псалма, пастор, удобно расположившись за столом, был занят чтением только что принесенного письма. Веттерман быстро пробежал глазами послание и торжествующе посмотрел на сына:

- Я могу тебя поздравить!

- С чем, отец?

Иоганн помахал бумагой и положил ее на стол, радостно разглаживая рукой:

- Ответ от магистра Олауса Петри из Стокгольма. Он сообщает о том, что его брат высокопреосвященный Лаврентиус, архиепископ Упсальский, зачисляет тебя в славный университет города Упсалы и сразу на богословский факультет. Конечно, это произойдет после экзаменов, которые ты, надеюсь и, могу сказать, я даже уверен, пройдешь без всякого труда. Господин Петри пишет, что ты можешь отправиться отсюда немедленно, вместе с королевской делегацией, по завершению их дел здесь в Новгороде. Я думаю, что это произойдет не раньше весны, когда вскроется море. Ты прекрасно подготовлен, чтобы в Упсале стать магистром и двинуться далее к докторской ступени знаний богословия. Я горжусь тобой, сынок! Эльза, - он крикнул служанке, отозвавшейся бренчанием посуды, - принеси нам вина. Отметим радостное известие!

Иоганн знал, что рано или поздно, но наступит день расставания. Он сам все делал для этого, не приближая и не отдаляя. Но неизбежное, все равно всегда неожиданно. Радость за сына, за то внимание, что оказано ему столь высокопоставленными лицами, слегка омрачалась щепоткой грусти предстоящей разлуки, хотя пастор старался не показать вида.

Андерс оторвался от своего занятия и очень внимательно посмотрел на отца. Его тихий ответ ошеломил пастора:

- Я не могу быть богословом и священником. Если продолжать учиться, то на юриста или врача.

- Почему? – Веттерман ничего не понимал. Но то, что он услышал дальше из уст сына, прогремело пушечным выстрелом, хотя голос Андерса был также тих и спокоен:

- Ты же знаешь, отец, сын блудницы не может войти в общество Господне, и десятое поколение его не может войти в общество Господне. Книга Пятая Моисеева. Второзаконие. Глава 23, стих второй.

- Что ты сказал? – Отец не верил своим ушам.

- Ты слышал отец и наизусть помнишь почти весь Ветхий Завет. И ты и я знаем, кем была моя мать. – В голосе Андерса звучала одновременно и твердость и неподдельная горесть. Он захлопнул раскрытую тетрадь, аккуратно закрыл Библию, водрузил локти на пульт, крепко сцепил пальцы в замок и со вздохом оперся на них головой.

Пастор вспыхнул, хотел накричать на сына, даже влепить пощечину: «Не смей так говорить о…!», но из него словно выпустили весь воздух, он наклонился к столу и закрыл лицо руками. Листок бумаги вспорхнул и, покружившись, безжизненно опустился на пол. В комнату тихо вошла служанка с кувшином вина и свинцовыми бокалами, встревожено посмотрела на обоих, выставила все принесенное на стол, и также беззвучно удалилась.

- Человеческая память… хранительница мыслей, которые не дают нам покоя… он все знал о своей матери… блудница… он ее так и назвал… значит, все это время он так о ней и думал… почему? Мы забываем зло нам причиненное, прощаем врагам нашим обиды, можем с легкостью позабыть о добре для нас сотворенном… Или она была ему плохой матерью? Я же ничего не знаю о жизни Андерса от его рождения до встречи со мной, кроме его достижений в учебе… Сообщив ему о смерти Илвы я ни разу не удосужился поговорить с ним на эту тему… поинтересоваться, что у него в душе… что их связывало или наоборот, что отталкивало друг от друга, мать от сына или сына от матери… я упивался собственным счастьем и забыл совершенно о ней… и при этом продолжал молиться за нее, совершенно упустив то, что мы трое связаны незримыми нитями, я упустил Андерса из этого треугольника мироздания, в центре которого и есть всевидящее Божие око. Ты не имеешь права ее судить! – Не понимая голову, пастор глухо выдавил из себя вслух последнюю фразу.

- А я и не сужу, отец. Я лишь называю все своими именами. Разве не об этом говорится почти в каждом псалме, для которых я составлял суммарии? Разве твой собственный пример тебя ничему не научил?