Проклятие рода

- Да отпустят вас, княгинюшка, на все четыре стороны. – Ответил ласково, с коня наклонившись. – Хоть на Литву, хоть обратно в свой удел поезжайте. Лишь челом ударьте великому князю. – И Старицкому вновь. – Кой год уже пред его светлые очи себя не кажешь, Андрей Иванович. Войском просили тебя помочь – от Литвы той же отбивались, от Крыма, от Казани, не расслышал ты… не откликнулся. Оттого обиды растут обоюдные.

- Болен я был. – Негромко сказал князь, отведя взгляд в сторону.

- И воеводы все твои заболели разом? – Хитро спросил Поджогин. Не ответил Старицкий. Глаза вскинул, в них Шигона уже прочел мольбу.

- Сломался князь. – Подумал, собой довольный.

- Поклянись мне, дворецкий, что нет обмана в речах твоих!

- Клянусь головой своей! – Поджогин для убедительности сорвал шапку.

- Не-е-т… - Протянул недоверчиво Старицкий. – Мне твоя голова не нужна. В церковь походную пойдем. Пречистой Богородицей и Спасом милостивым поклянешься, пред иконами святыми.

Спешились оба. Вошли в церковь полотняную, на колени опустились. Шигона крестился истово, лбом земли платом застланной касался трижды, шептал про себя, но так, чтоб князь Андрей не слышал:

- Прости, Господи, прегрешения мои! Ради воли государевой иду на них! Прости раба Твоего!

Встал, подошел и поцеловал сперва Спасителя икону, после Пресвятой Божьей Матери. Перекрестился еще разок размашисто и громко сказал, так чтоб все слышали, и князь Андрей, и те, кто снаружи дожидались:

- Клянусь Спасителем и заступницей нашей пред ним - Пресвятой Богородицей!

На свет Божий вышли. Князь Андрей выглядел понуро, но отказываться поздно было:

- Как поедем-то?

- Бояр возьми ближних с собой. Княгинюшку с дитем малым не забудь. – Усмехнулся Шигона. – Остальных по домам распусти. И не волнуйся, князь, я теперь опасать вас буду. – Подумав, добавил для успокоения. - Не князь Овчина-Телепнев. Я.

Так и тронулись. Впереди «ближние» люди Шигоны – Коробов с Мамоновым, за ними князь, по левую от него руку Поджогин с Загряжским, за ними повозка с княгиней и княжичем, шествие замыкали три десятка бояр. Вся Старицкая дружина на месте осталась.

Московское войско встречало их радостными криками. Кровь, и правда, проливать никому не хотелось. Лишь Овчина хмурый полки на воевод оставил, сам в Москву поскакал, словно гонец простой. Сразу к Елене в палаты:

- Везут! Без боя сдался Андрей Старицкий.

Обрадовалась:

- Ну и слава Богу! Без крови обошлось. Справился-таки Шигона.

- Видеть его не могу! – Вырвалось у Овчины.

- Кого? – Удивилась Глинская. – Тверского дворецкого?

- Да нет, Старицкого! – Раздраженно бросил.

- Что так, сокол мой? – Приластилась к нему Елена.

- Не терплю трусость. Лучше б в бою честном пал. А так… лишь смерти достоин.

- Не спеши, любимый… - Певуче произнесла великая княгиня. – Успеется. Всему свое время. Примем, как подобает. С лаской и любовью. Чтоб не заподозрил. От бояр его отделим и… в темницу, в клеть холодную, в железо! – Жестко закончила. – А ты, Ванюша, - опять с лаской, - отъедь куда-нибудь на денек, коль видеть не можешь и выдашь себя неприязнью. А пока пойди, скажи сестре своей, чтоб князя великого обрадовала приездом дядиным. Встретим, приголубим, обиды простим, а далее… - Призадумалась. - … Бельскому поручим!

- Почему ему?

- Так за братца Симеона сбежавшего пусть искупает свои вины! – Торжествующе заключила с истинно женским коварством и злопамятством.

Полки московские меж тем домой возвращались. С ними Князь Андрей Иванович Старицкий с княгиней. Шигона неподалеку. Мерно в седле покачиваясь, спросил у Загряжского:

- Что за день-то сегодня?

- Никола-вешний!

- М-м… - Задумался. – Церковку бы надо в деревне той поставить… Как ее?

- Тюхола, Иван Юрьевич!

- Значит, Никольскую…

Маленький Иоанн с любопытством смотрел на своего дядю, которого изменником доселе называли. Мальчик вовсе его не помнил, ведь с похорон отца князь Андрей Иванович больше в Москве не появлялся. Но Иоанну было не до него, больше радости от того, что с матерью рядом сидел, и не на приеме посольском, когда все по обряду, чин чином, одежды тяжкие давят, а тут не принуждал никто и приласкаться можно. Да и мать веселая была. По головке гладила. По-семейному сидели.

Елена Васильевна, вино фряжское сама подала деверю и жене его княгине Ефросинье. Спросила, как бы между делом:

- Слышала, что воевода князь Иван Овчина-Телепнев чуть ли не пищали изготовил против брата моего? Ох уж, я ему опалу выкажу! – Старицкий зарделся, но промолчал. - А тебе, Иван Юрьевич, - Шигона поднялся из-за стола, поклонился в пояс, - награду обещаю!

- Мне служить тебе честь, великая княгинюшка!

И ни тени лукавства на лице Глинской не промелькнуло. Всех на завтра вновь к обеду звала. Иоанн притомился сидеть за столом, дремать начал подле матери. Та заметила, вновь погладила и сказала:

- Устал наш великий князь. Не будем ему мешать. Нашу трапезу на сегодня завершим, а завтра с обедом и продолжим.