Проклятие рода

- Здесь ее лачуга! – Его рука тянется ко лбу, осенить крестным знамением, но ловчий сдерживается, опасаясь боярского гнева.

Шуйскому помогают слезть с коня. Он достает из-за пояса две загодя приготовленные рукавицы. Одна кольчужная боевая, ее боярин одевает на левую руку, другая сшита из толстенной рогожи – на правую. На широком поясе у боярина закреплен особый рогожный мешок, рядом висит большой охотничий нож.

- Здесь ждите! – Шуйский отдает последнее приказание и, не оборачиваясь на перекрестившихся за его спиной холопов, медленно идет к жилищу ведуньи. Подходит ближе, внимательно всматривается, стараясь понять, где вход в лачугу, наконец, видит его.

Замерев перед заросшей мхом дверью, боярин боязливо и богохульно сотворил несколько раз крестное знамение, и бегло прошептал короткую молитву, что подобало бы в случае святости и чистоты душевных помыслов, а не того дела, которое его привело сюда. Шуйский крестился и молился, избавляясь от собственного страха. Поборов себя, боярин осторожно постучал. Услышав какое-то ворчанье, толкнул дверь и шагнул за порог. Очутившись в душной, продымленной клети, наполненной странными, далекими от благовоний, если не сказать просто отвратительными запахами, исходящими от уже высушенных, выпаренных и еще варящихся на огне трав, корней, животных и гадов, князь Иван было прикрыл нос рукавицей, но тут же отдернул руку, словно толстая рогожа уже была испачкана в чем-то смертельно опасном. Пришлось подождать, пока нос привыкнет к смраду, а глаза к темноте. В глубине клетушки виднелось странное сгорбленное существо, окутанное паром, вырывающимся из-под крышек горшков с неведомым зельем, что кипели на открытом огне. Ведьма поворачивается к гостю, он видит ее перепутанные седые волосы, крючковатый нос, красные разбухшие веки, из под которых сверкают каким-то необычным блеском глаза. Слова, вырвавшиеся из ее рта, похожи на клокотанье кипящей смолы:

- Волей или неволей пожаловал ко мне боярин?

Шуйский опешил:

- Ты, ведьма, говори, да не заговаривайся!

Смех старухи напоминал мокрый кашель:

- Брат послал что ль?

Боярину стало вовсе не по себе. Откуда признала, что он тоже Шуйский?

- Иль самого зубная скорбь обуяла? Али немощь мужская приключилась? Заговоры хорошие знаю… От Антипа, да от дуба булатного…

Шуйскому и в правду чудиться, что заныли зубы. Даже челюсть потрогал – не мерещиться ли? Он словно в полусне пребывал. Словно чары неведомые на него опустились. Старуха между тем продолжала клокотать:

- Иль за злом ко мне путь проделал? Может, передумаешь? Подождешь денек-другой, молитвы почитаешь, зло и сгинет, как нечистая сила?

- Ты и есть нечистая сила! Ведьма косматая! – Опомнился боярин.

- Коль ведовством обладаю, вестимо, ведьма… - Копна седых волос закачалась. - Ну говори, скорей, чего надобно, недосуг мне тут с тобой…

- Яды нужны. Разные. Перво-наперво, чтоб подольше мучилась, - Шуйский осекся, поправился, - мучился, да на хворобу известную, чтоб смахивало, но лекари до истины не додумались.

Старуха подняла глаза к закопченному потолку:

- И не жаль молодую? В самом соку баба! Ей бы жить, да поживать, еще деток рожать! Зло, знамо, удумали с братцем… сироток оставляете…

Боярина пробил холодный пот. – Ведьма! Истинный Бог, ведьма. Насквозь все видит. – Шуйскому страшно стало. Бежать бы отсюда поскорей, да, как брату на глаза покажешься. Эх, Василий… раньше-то сам к ней ездил. Отступать некуда. Снимает осторожно с правой руки рукавицу, лезет в мешок, что на поясе закреплен, достает оттуда пригоршню монет, кидает на пол. Рукавицу сразу обратно напяливает. Слабость какая-то в теле, надышался, поди, дрянью всякой. Мысли с трудом собираются. Туман в голове. Кулаки сильно сжимает, разжимает - кровь разогнать по жилам.

- Бери плату и давай, что требуют.

Старуха качает головой, но повернувшись к нему спиной, что-то ищет в темноте, на невидимых боярскому глазу полках. Через мгновение она снова смотрит на Шуйского своим пронзительным взглядом из-под тяжелых разбухших век.

- Нашла? – Сам думает. – Поскорей бы убраться…

- Кхо, кхо… - Клекот в ответ.

- Из чего сделано?

- Кхо! Хочешь все знать, боярин? Ну, слушай тогда: брала я большую жабу, положила ее в кувшин с виперами и аспидами , накормила разок поганками, да лесными бубенчиками – наперстянками и вехами . По кувшину стучала, на огне грела, пока все гады не издохли от жара и голода. Горный хрусталь в порошок истерла, с млечным соком молочая смешала и засыпала. Долго парила и получила два яда – сухой да жидкий. – Показывает два маленьких пузырька. – Какой тебе?

- Какой лучше?

- Да оба хороши! – Беззубо усмехается ведунья. - Хочешь каплю капни, хочешь щепоть насыпь. Хоть в питье, хоть в яства, хоть в горячие, хоть в холодные – конец один.

- Как скоро?

- Неделю, может с десяток дней, почитай мучиться страдалица будет. Словно горячку подхватит. Ослабеет поначалу, пить запросит помногу, в жар ее кидать будет, потом всеобщее расслабление наступит и отдаст душу Богу или черту. Тебе видней!