Проклятие рода

Пламя достигло пропитанной серой рубашки, взбежало наверх, лизало спину, грудь и руки несчастной. К отчаянному крику Сесиль добавились шипение и смрад горящей плоти. Женщина была подобна куску мяса насаженного на вертел. Палач, охваченный душевным порывом, подал знак помощнику, тот все понял, быстро дотянулся сквозь пламя до шеи Сесиль, один поворот руки и она умерла. Костер заполыхал в полную силу, веревки перегорели, тело рухнуло на землю, и в ярком свете огня отчетливо выделялись обугленные останки, в небо поднимались клубы ставшего черным дыма.

- Она покаялась… - Прошептал Иоганн, рука потянулась сотворить крестное знамение. – Упокой, Господь, ее грешную душу.

Огонь быстро проглотил свою пищу, и Сесиль сгорела дотла. Получив удовлетворение своей низменной страсти, толпа быстро расходилась. Повозка с Веттерманами смогла двинуться в путь.

Иоганн уселся рядом с Агнес, обнял ее за плечи, стараясь унять дрожь, сотрясавшую все ее тело.

- Все позади, милая… - Шептал он ей. – Все закончилось. Все осталось в прошлом.

Глава 10. Опасная исповедь.

Что может чувствовать мужчина, лишившийся любимой женщины? В тот страшный век, когда люди умирали десятками тысяч, потеря близких, становилась вещью обыденной. Божья кара! – изрекали выжившие. Но она не умерла. Ее забрал другой. Как вещь по праву сильного! Сильнее ли был этот Густав Эрикссон из рода Ваза? Выскочка, поймавший за хвост удачу, пролезший на трон, не поскользнувшись в крови лучших родов Швеции, сложивших голову во время Стокгольмской кровавой бани. Нет, его отца казнили со всеми, но клан Стуре правил этой страной несколько десятилетий, так почему Богу было угодно, что в живых не осталось в нужный момент никого из взрослых мужчин, способных повести за собой. Конечно, Густав ненавидит датчан, как и любой из шведов, но мятежи в Даларне не говорят о всеобщей любви к королю. Многим ли он отличается от Кристиана Датского? Датчанин хоть лил чужую кровь, а этот?

Но Бог с ней, с кровью. Он забрал ту, на которую Сванте молился, боготворил, и она отвечала взаимностью. Слишком велико было счастье! Влюбленные погрузились в него с головой, как в безмятежность сна, не видя, не слыша, не замечая, полагая, что счастье любви такое же огромное, как небо, а оно должно быть размером с воробышка, птахи малой, которую можно спрятать на груди, лелеять, холить, держать всегда при себе и оберегать от толстых грубых пальцев, поросших рыжими волосами, что бесцеремонно вторглись, разорвали невидимые нити, соединявшие души Маргарет и Сванте.

Сколько раз он сжимал рукоять кинжала, движимый одним желанием всадить смертоносную сталь в горло противника. Он представлял, как округляться от удивления эти наглые глаза, как хлынет пульсирующим потоком алая кровь, заливая бороду и камзол, ее брызги теплыми каплями оросят лицо самого Сванте. Он готов подставить кубок, наполнить его кровью врага и выпить, как вино своей утоленной ярости, успев поймать напоследок тускнеющий взгляд Густава.

Ярость, боль, отчаяние перемешались в душе юного Сванте. Но она… Почему согласилась? Разве не могли они бежать куда угодно? Скрыться в любом из множества германских княжеств? Страх перед погоней? Карой? Стал бы Густав посылать своих ищеек по всей Европе в поисках сбежавшей девицы? Успокоился бы с другой! Этому варвару не ведомо слово любовь! Все говорят о гибели, а не смерти первой жены Катарины… Или дело совсем в другом? В продажной сущности женщины, выбравшей трон, власть, богатство? Но Стуре не беднее этого Густава, хоть он и гребет все подряд в казну. Значит, власть, ибо власть слаще денег! Неужели Маргарет не страшит участь Катарины? Неужели она находит утешение в объятиях этого зверя, отдает ему свое тело, позволяя терзать себя, как последняя шлюха? О, как нестерпимо больно думать о своей любимой женщине в руках другого мужчины, представлять, как он вторгается в нее, и она покорно открывает ему свое лоно и дарит ему свои ласки.

Покорно ли? Да, раз она сделала этот выбор! Но как объяснить случившееся весной? Он помнил тот вечер до мельчайших подробностей. Всё: короткую записку, бешеную скачку, когда он несся в имение ее матери, дождь который хлестал в его разгоряченное лицо, молчаливых слуг, указавших ему путь…

Сванте приблизился к низенькой, мужчине по плечо, двери бани. Он почувствовал, как его сердце забилось... Сванте толкнул дверь и пригнувшись вошел в низкий проем. В трех шагах от него в сумерках пара он разглядел двух обнаженных женщин. На полке сидела ослепительная белизной своего тела Маргарет, рядом с ней стояла служанка, которая держала в руках можжевеловую шайку и выливала на нее теплую воду.