Прокляты и убиты

Мусенок. Вам-то че? Спите на политзанятиях! А умнику вон не спится! Он бдит! Лейтенант Щусь, что творится у вас в роте? Немедленно провести воспитательную беседу. И наказать!

Щусь. Есть. Васконян, за мной.

На улице Щусь устало прислонился к стене. Васконян стоял перед ним и вытирал рукавицей немыслимой величины нос.

Щусь. Ну, чего воюешь-то? Перед кем бисер мечешь? На кого умные слова тратишь? Ты что, не понимаешь, где находишься?

Васконян. То, что здесь твогится, это безобгазие!

Щусь. Умный, а дурак. Иди. На фронте душу отведешь. В окопах полная свобода слова, да и ум не перегружен. Одна только мысль и томит – как бы выжить. Ступай.

Перед отбоем в казарме Булдаков проводил собственную политинформацию. Бойцы уважали Леху за приверженность к чтению газет.

Булдаков. «Лаваль формирует отряды французских эсэсовцев». Во б. дина! Это куда ж Даладье-то смотрит? Прогулял Францию, курва.

Сергей. Ле-ох! Это кто такие Лаваль да Ладье?

Булдаков. Да мудаки такие же, как у нас. Про…ли родину, теперь вот спасают. Во! Самое главное написали: «Из выступления Бенеша – гитлеровская Германия непременно и скоро рухнет».

Еремей.

Ле-ох, а кто это Бенеш-то?

Булдаков. Да тоже мудак, но уж чешский. Тоже родину продал.

Шестаков. Лех, че там на фронте-то?

Булдаков. На фронте-то? На фронте полный порядок. Заманили врага поглыбже в Россию и здесь его, суку, истребляем беспощадно. Во. Сводка за второе декабря: «Частями нашей авиации уничтожено и подбито двадцать немецких танков, до ста пятидесяти автомашин с войсками и различными грузами».

Еремей. Шиш с ними, с грузами, давай про бой.

Булдаков. Есть про бой! «В заводской части Сталинграда артиллеристы энской части разбили три вражеских дзота, два блиндажа и подавили огонь трех батарей».

Еремей. Эк мы их, сволочей, крушим!

Булдаков. Крушим, крушим… «На южной окраине города уничтожено до роты немецкой пехоты».

Шестаков. Ну, со Сталинградом все ясно, крошим гада. Про другие фронта че пишут?

Булдаков. Че пишут, че пишут… два пишут, ноль в уме… Во! «Восточнее Великих Лук части энского соединения продвинулись вперед. Противник потерял убитыми свыше двух тысяч солдат и офицеров. Подбито девятнадцать немецких танков, захвачено тринадцать орудий, десять автомашин, четыре радиостанции…»

Шестаков. Лех, а наши-то че, заговорены?

Булдаков.

Само собой. Заговорены, закопаны, зарыты. Все чисто, все гладко.

Шпатор. Информатор тоже нашелся! У тя, Булдаков, язык как помело. Придет время, все че надо скажут, а сейчас отбой, всем спать, памаш.

Булдаков. Есть всем спать. Раз родина требует.

В казармах становилось все холодней и разбродней, доходяг все прибавлялось и прибавлялось. Попцов уже не выходил из казармы, лежал серым мокрым комком на нижних нарах. На верхние не пускали – пообоссыт всех, кому охота на занятия мокрому идти? Никто его давно уже не трогал, только Коля Рындин накрывал иногда старым мешком. В совсем какое-то дохлое, промозглое утро приехал с ревизией начальник политотдела Мусенок. Приказано было всем выйти из помещения и построиться. Подняли даже больных. Попцова стянули за ноги с нар и вытолкали на улицу. Упрятанные в середину строя Попцов и его друзья по несчастью сбивали шаг, и чем дальше топала рота, тем хуже получалось дело. Попцов упал. Старшина Шпатор поднял доходягу, попытался было тащить его за ворот, но Попцов все падал, скрючивался на снегу, убирая под себя ноги.

Мусенок. Хватит придуриваться! Встать, негодяй! Симулянты! Я вам покажу! Я вам покажу! Я вам…

Распаленный гневом, он с разгона пнул Попцова, потом еще и еще раз, потом уже не мог остановиться.

Мусенок. Встать! Встать! Встать! Встать!