Прометей раскованный. Повесть об Игоре Курчатове

И в этот день, и во все следующие, и на занятиях, и на аэродроме, и ночью на койке Флеров неустанно допрашивал себя: делает ли он то, что для обороны самое полезное? Это был маленький, личный, но очень жгучий вопрос: то, что делаю я, может делать любой, но я могу делать еще и то, чего никто, кроме меня, не сделает, — то, чему я долго обучался, к чему имею особые способности. Что же для страны важней? А за маленьким личным вопросом вставал общий, огромный. Молниеносной войны жаждет враг, но война будет, по всему, долгой. А если так, то правильно ли, что прекратили исследования деления урана? И Флеров твердил себе, что нет ни одной физической константы, доказывающей, что урановая взрывчатка — невозможна; наоборот, они таковы, что не может определенное — и не такое уж большое — количество легкого изотопа урана не стать бомбой невероятной силы. А натуральный уран, если подобрать хороший замедлитель нейтронов, просто обязан стать генератором столь дефицитной сейчас тепловой энергии. Речь не о личном благополучии, не о славе, нет, — о военной и промышленной мощи Родины, о своей ответственности за судьбу страны. Внезапное прекращение экспериментов с ураном — ошибка! Ошибку нужно срочно исправить!

Флеров сел за письмо в Москву — в Комитет по научно-оборонным делам. Он перечитал послание — очень убедительно, не может не подействовать! Но не нужно ли дополнительного толчка, поддержки авторитетных ученых? И он написал второе письмо с просьбой вызвать его для доклада комиссии специалистов. На конверте теперь был адрес: Казань, Академия наук СССР, академику А. Ф. Иоффе.

Из Москвы ответа не было, Казань отозвалась быстро. Физико-математическое отделение Академии наук соглашалось выслушать доклад Г. Н. Флерова на тему о цепных ядерных реакциях урана в любое время, когда он сможет явиться. Флеров бросился к начальнику курсов. Начальник с недоумением смотрел на курсанта. Вид у Флерова был удивительно несолиден.

— Вызывают докладывать перед академиками, Флеров? Между прочим, кто вы, собственно? Я имею в виду — по гражданской специальности.

— Младший научный сотрудник Ленинградского Физико-технического института, — отчеканил Флеров сколько мог значительно.

Начальник с сомнением рассматривал бумагу из Казани. Младшие научные сотрудники перед светилами науки с докладами не выступают. Ответ курсанта маскировал какую-то тайну. Начальник разрешил отъезд и дал несколько полезных советов. В Казани голодно. Пусть курсант денег на провизию не жалеет. Со своей стороны, курсы обеспечат его сухим пайком по норме — кое-что перепадет и сверх нормы. Вот командировочные бумаги, желаю успеха, курсант Флеров!

С полным мешком еды Флеров появился в Казани и прямо с вокзала направился в университет.

Казань, город среднего областного масштаба, в первые месяцы войны вдруг превратился в научную столицу страны. Сюда эвакуировали всю Академию наук, большинство академических институтов. Город уминался, уплотнялся, сгущался, каждое мало-мальски свободное помещение захватывалось, с теснотой мирились.

В широченных коридорах университета у стен стояли столы, за ними работали теоретики, несли административную службу руководители отделов. Повсюду Флерову встречались знакомые — похудевшие, ослабевшие, побледневшие. Неважный облик странно не совпадал с горячими речами, все радовались встречам, все делали какое-то свое, очень важное и очень нужное дело. Флеров узнал, что Курчатов на юге, но должен вернуться; что Марина Дмитриевна получила комнату, правда проходную, а Борис Васильевич ютится в темноватой, сыроватой каморке, зато отдельная, роскошь просто как повезло человеку! Что Неменов и Щепкин сейчас на Северном флоте; что Арцимович организовал лабораторию приборов для ночного видения, а сотрудники у него — курчатовцы Юзефович и Гринберг, риановцы Гуревич и Алхазов, даже из «Капичника» один — Александр Шальников; что алихановец Козодаев у Кобзарева, тоже темновидящие приборы, только не оптические — радиолокаторы; что у Зельдовича экспериментальная лаборатория по взрыву, конструкторы «катюш» частенько туда наведываются; что Алиханов вроде бы собирается возобновить изучение космических лучей в горах Армении, попросил в экспедиционные теоретики Померанчука; Чук с женой тоже сейчас в Казани; и Ландау здесь, и Капица.

Еще о многих других физиках услышал Флеров, обходя университет, а среди прочего узнал, что в Казани и Давиденко.

Вечером гость из Йошкар-Олы был у друга. Давиденко, посмеиваясь, излагал одиссею своих мытарств. И в ополчение записывался, и на военный завод вытребовали, и на Ладоге — попали под ночную бомбежку во время эвакуации — чуть не потонули. Флеров посочувствовал:

— Тебя не узнать! Раньше ведь чем брал? Щеки — кровь с молоком!

— От прежнего литража крови — половинка! — Давиденко осторожно поинтересовался: — Как Елизавета Павловна, Юра?

Флеров с минуту молча смотрел на пол.

— Пишет. Очень ослабела. А я не могу помочь…

Узнав, что Флеров ратует за возобновление ядерных исследований, Давиденко пожал плечами: