Прометей раскованный. Повесть об Игоре Курчатове

— Немцы под Москвой, осадили Ленинград, мы потеряли Донбасс и Харьков. До ядра ли?

Флеров раздраженно ответил:

— Таскать хвосты самолетов может каждый. И я убежден, что за рубежом продолжают работать с ураном. Мы потеряем время. Что, если потеря будет невосполнимой?

— Так-то так, но разве тебя послушают? Кто ты для академиков? Поблагодарят: ах, как интересно! И будьте здоровы — уматывайте, откуда прибыли. Вот и вся реакция — обрыв цепи на первом звене.

— Я и Курчатову напишу. Он возвратится к урану!

— Ну, дай бог нашему теленку волка съесть! — великодушно отозвался Давиденко.

Это число, 11 декабря 1941 года, Флеров в блокноте обвел красным кружком — с этого дня, он не сомневался, начнется поворот. Он обвел взглядом сидевших впереди академиков: Капицу, Хлопина, Семенова, Светлова — на его имя год назад посылали письмо с программой урановых исследований. Позади разместились свои — Арцимович, Гуревич, Померанчук: молодые люди, а как постарели, как посерели за полгода!

Иоффе пригласил гостя докладывать. Доклад был сжат и убедителен: сводка данных по делению урана, системы плавнотекущих реакций на замедлителях — тяжелой воде и гелии, — взрывосоздающие системы на быстрых нейтронах. Все принципиально возможно: и создание мощных источников энергии, и мощное оружие. Прекращение ядерных исследований было неразумно, их надо срочно возобновлять.

— Начнем обсуждение, — предложил Иоффе.

Обсуждение было непродолжительно. Доклад впечатляет, но где взять средства на такие большие работы? И кого разрешат отвлечь на них? Нет, время еще не созрело для возобновления исследований урана!

Иоффе объявил теоретический семинар оконченным. Флеров с отчаянием спросил, когда все разошлись:

— Абрам Федорович, неужели не возобновим работ по ядру?

Старый академик печально покачал головой:

— Вы видели реакцию слушателей? Штаты урезаны, снабжение материалами — мизер! Курчатов отошел от ядра. Лейпунский и Синельников переключились на оборонные темы, то же и московские ядерщики. Алиханов просится на Алагез, на космические лучи. Кто возглавит ядерные эксперименты? С кем работать, Георгий Николаевич?

Флеров, подавленный, ушел. На улице повстречался Зельдович, он поинтересовался, что было на семинаре. Флеров хмуро ответил: результатов нет, не понимают академики важности урана. Как, кстати, дела Казани? Как бытовые условия? Работа интересная?

Бытовые условия — нормально эвакуационные, разъяснил Зельдович. Ему выделили большую комнату, перегородили ее проволоками, на проволоки навесили простыни и занавески, образовались почти уютные отсеки — для родителей, для няни, для двух девочек, для него с Варварой Павловной. В общем, живем, а когда дети спят, то и посидеть над расчетами можно.

О работах своей лаборатории Зельдович говорил с большим воодушевлением, чем о жилье. Тема — горение порохов. В подробности вдаваться нельзя, но открыто много интересного. Классическая баллистика часто неверно — с точки зрения физики и химии — трактовала процесс взрыва, стадии горения взрывчатки. Для пушек новые находки не так уж важны, но для ракетной артиллерии — первостепенная важность! Масса хозяйственных забот — доставать приборы, мастеров, рабочих, помещение. И администратор, и экспериментатор, и, не исключено, понадобится стать еще конструктором и изобретателем. И, конечно, продолжаются теоретические работы, хотя столько времени, как прежде, отдавать им не удается.

— А вы возвратились бы к ядру, Яков Борисович? Столько вы с Харитоном сделали для теории цепного распада урана…

Да, к ядру Зельдович возвратился бы с охотой. Кое-что было сделано, еще больше можно бы сделать! Взрывную реакцию осуществить чрезвычайно трудно, здесь проблемы не столько ядерные, сколько макрофизические, они с Юлием Борисовичем это доказали. Но реализовать самоподдерживающуюся реакцию с непрерывным выделением энергии проще, такая установка поддается контролю, в том числе и саморегулировке. Кстати, в новых работах уточнены цепные закономерности. И если они еще когда-нибудь вернутся к урану, тогда очень пригодятся созданные сегодня методы расчета цепных реакций.

Флеров слушал и думал, что ему раньше не виделись отчетливо все препятствия, мешающие возобновлению урановых исследований. Он считал, что дело в косности, в равнодушии, в неправильном понимании, — нет, оно сложней! С каким увлечением этот молодой доктор наук описывает, сколько нового удалось обнаружить в старом-престаром, известном-преизвестном, еще со времен алхимиков изучаемом процессе горения пороха! И как нужны, как важны эти новые открытия, это новое знание древнего процесса для реактивной артиллерии, тоже новом виде оружия — из молодых «богов войны». Вот оно, быть может, главное препятствие к возобновлению ядерных работ! Оно в увлечении бывших ядерщиков своими сегодняшними делами, в понимании того, что дела эти важны для обороны. Все переменилось бы, если бы он, Флеров, доказал, что возобновление урановых исследований еще важней! Доказать это он не может даже самому себе — он только чувствует, что это так.