Пронзительная жизнь

Она чувствовала грязноватые волосы, собранные в хвостик, жирное, с толстой пористой кожей лицо, потому что должного ухода не было – она только умывалась привезенным из дома молочком, намазывала крем не так, как учили косметологи, а лишь бы быстрее растереть по лицу, против правил выдавливала прыщи, неизвестно откуда взявшиеся, ведь больничная еда не была вредной. Она собирала в обе руки живот, нависший над лобком – он все же медленно уходил, но пока выглядел отвратительно. На сосках прочно поселились синяки – все от неумелого долгого сцеживания молока, которым еще нужно было кормить _____ , наклоняясь над его кроваткой с бутылочкой. Домашняя одежда, которую она, еще беременная, брала в роддом, была растянута в области живота и теперь футболки некрасиво свисали, будто недавно родили сами.

Она выглядела как классическая тетка, постаревшая на десять лет от горя. Но делать с этим ничего не хотела. Зачем? Зачем вообще сейчас думать о себе. Раньше Саша планировала попросить кого-то из подруг привезти несколько вещей, но теперь об этом не могло быть и речи. Она не допустит, чтобы кто-то из ее прежней жизни видел ее в таком состоянии.

Она переписывалась с подругами – не могла не переписываться – ограничиваясь, правда, общими ответами на поздравления, на вопросы “как дела, настроение и не скучно ли в больнице”. Интересное дело, до родов Саша мечтала, как выложит в Инстаграм фото: большой букет роз, на фоне больничного одеяла и кулечка, в котором можно будет разглядеть запеленатое чудо. Она даже придумала надпись: “теперь у меня новая самая большая любовь”, да, приторно-ванильно, но совершенно точно подошло бы к фотографии. Нужно было передать это максимальное счастье, гордость от рождения нового человека и показать независимость от Макара. Дааа… А в сториз постить ее усталые – с кругами под глазами – фотографии из постели, а в руках здоровый ребенок, и тихая счастливая улыбка.

Оказалось, что во всем этом нагромождении фантазий, ключевым словом оказалось то, чему Саша не придавала значения, потому что оно в ее восприятии прилагалось к ребенку автоматически – “здоровый”.

Вздрогнула.

Посмотрела на спящего ребенка в своих руках. Она боялась ____. И не знала, что с ним делать.

Обед Саша пропустила, но к вечеру в животе заурчало и пришлось идти в столовую на ужин. Она боялась в первый раз столкнуться с такими же мамочками, как она, боялась…да неизвестно чего. Но когда увидела толпу людей в просторном помещении, ей стало легче – так гораздо проще потеряться и быть незаметной. С одной стороны стены располагалась раздаточная зона, кулеры с горячей водой и холодильники, по использованию которых были свои строгие правила, а с другой – четырехместные столы в два ряда. И несколько десятков женщин, девушек и бабушек, кто в спортивных штанах и футболке, кто в халатах разной степени загрязненности, кто в пижамах. Многоразовые резиновые тапочки добавляли любому образу нелепости, поэтому многие и не заморачивались с одеждой.

Она взяла первое и второе, налила перезаваренный чай и стала осматриваться в поисках свободного места: пойти вот за этот стол к миловидной полненькой брюнетке, которая кормит на коленях младенца, и пытается одновременно есть? Или к женщине, похожей на робота, который в прошлой жизни был трансвеститом? А, может, к неопрятного вида молодой девушке: патлатой, зеленолицей, агрессивно работающей ложкой в суповой тарелке?

Саша опустилась на стул рядом с брюнеткой, осторожно поставила горячую еду и попробовала всего по ложке. Борщ оказался вполне сносным, как в обычной – не больничной – столовой, пюре с мясом на троечку, а чай мега противным, но хотя бы горячим. От большого количества горячей жидкости налилась грудь. Только бы не полилось молоко, пока она на людях! Зато может лучше пойдет вечернее сцеживание, которое было нечто сродни пытки.

Врач так и не подошел к ней за целый день, и Саша не знала радоваться или печалиться. С одной стороны, хотелось скорее узнать, что не все так страшно, или даже совсем не страшно, это просто старая тетка решила ей подговнить, называя ребенка “уродом, который испортит ей жизнь”. А если… если врач подтвердит “уродство”?

Нет, Саша этого не переживет. Нет, нет, нет! Она, сама не замечая, закивала головой из стороны в сторону. Несколько капель супа расползлись по клеенке красными жирными кляксами.

– Первый день? – донеслось до Саши, и она чуть не вскочила. Настолько не ожидала, что с ней заговорят.

– Да, – тихо подтвердила она, не поднимая головы. А зычный голос продолжал:

– Это видно, в первые дни все, как прибитые ходят. Ничего, пообвыкнешься, полегче станет.

Саша подняла глаза и увидела, что место справа заняла ухоженная женщина, лет тридцати пяти, с копной кудрявых рыжих волос, ярким маникюром и накрашенными глазами. Она встретила взгляд и приветственно улыбнулась Саше.

– Сколько ребенку?

– Восемь дней, – ответила Саша, принимаясь за суп.