Проповедник и боль. Проба пера. Интерлюдия

Когда-то давно – когда ему только-только исполнилось двадцать – он был влюблен в Бетти Тирл. Но он нагонял на нее тоску. С ненавистью к человечеству он подвергал анализу каждое их свидание в ресторане, каждую автопрогулку и мюзикл, на котором они побывали вместе, а те несколько раз, когда она пыталась быть по отношению к нему особенно милой – ведь, с точки зрения мамы, он был довольно желанной партией, – он начинал подозревать какие-то тайные мотивы и впадал в еще более глубокую, чем обычно, меланхолию. Затем в один прекрасный день она сказала ему, что сойдет с ума, если он еще хоть раз припаркует свой пессимизм напротив ее залитого солнцем крылечка.

И с тех самых пор она, как ему казалось, не переставала улыбаться – безо всякой причины оскорбительно и очаровательно улыбаться!

– Привет, Сильви! – окликнула его она.

– А… Привет, Бетти.

Когда она наконец перестанет звать его «Сильви»? Это же звучало, словно… словно кличка какой-то чертовой мартышки!

– Как жизнь? – весело спросила она. – Думаю, так себе, да?

– О да, – холодно ответил он. – Справляюсь потихоньку.

– Вливаешься в веселую толпу?

– Именно так, бог им судья! – Он огляделся вокруг. – Бетти, чему они все так радуются? Чему они улыбаются? Что тут может вызывать у них улыбку, а?

Бетти бросила на него лучезарный изумленный взгляд:

– Сильви, женщины могут улыбаться просто потому, что у них красивые зубы!

– А ты улыбаешься, – тоном циника подхватил Сильвестр, – потому что удачно вышла замуж и родила двоих детей? Воображаешь, что счастлива, и считаешь, что все вокруг тоже счастливы?

Бетти кивнула:

– Может, ты и прав, Сильви… – Шофер оглянулся, и она кивнула: – Всего хорошего!

Сильви почувствовал укол зависти, внезапно превратившейся в раздражение, когда она обернулась и улыбнулась ему на прощание. Затем ее автомобиль затерялся среди других машин, а Сильвестр с глубоким вздохом вновь привел в движение свою тросточку и продолжил прогулку.

Дойдя до следующего перекрестка, он зашел в табачную лавку и там столкнулся с Уолдроном Кросби. В те дни, когда для светских дебютанток Сильвестр представлялся желанной добычей, он был ценным трофеем и для коммерческих агентов. Кросби, в ту пору начинавший как агент по продаже акций, дал ему множество мудрых советов, позволивших избежать ненужных рисков и сэкономить не один доллар. Сильвестр относился к Кросби с симпатией, насколько он вообще мог к кому-то относиться с симпатией. Кросби нравился большинству людей.

– Привет, старый добрый комок нервов! – добродушно воскликнул Кросби. – Заходи – у них есть толстые, разгоняющие тоску «Короны»!

Сильвестр с тревогой осмотрел сигарные коробки на прилавке. Он знал: то, что он сейчас купит, ему точно не понравится.

– Все еще в Ларчмонте, а, Уолдрон? – спросил он.

– Так точно!

– Как супруга?

– Лучше не бывает!

– Н-да, – с подозрением произнес Сильвестр, – и почему вы, брокеры, всегда выглядите так, словно смеетесь про себя над чем-то таким, своим? Веселая, должно быть, у вас профессия!

Кросби задумался.

– Ну, – ответил он, – все постоянно меняется – как луна, как цена на газировку… Но, конечно, есть и свои плюсы!

– Уолдрон, – с серьезным видом сказал Сильвестр, – мы ведь с тобой друзья? Пожалуйста, сделай мне одолжение – не улыбайся, когда я сейчас буду выходить. А то мне кажется, что ты надо мной смеешься.

По лицу Кросби расплылась широкая улыбка.

– Ну и сердитый же ты, сукин сын!

Но Сильвестр, гневно хмыкнув в ответ, развернулся и исчез.

Он пошел дальше. Солнце завершило свой променад и принялось сзывать домой последние случайные лучики, задержавшиеся на западных улицах. Черные пчелы витрин универмагов нагнали мрак на авеню; транспорта на мостовых прибавилось, машины сплетались в пробки; двухэтажные автобусы были набиты битком, платформами возвышаясь среди густой толпы; но Сильвестр, который считал ежедневное зрелище смены ритма города чем-то низменным и монотонным, просто шел дальше, изредка бросая вокруг быстрые насупленные взгляды из-за очков.

Он дошел до отеля; лифт доставил его в четырехкомнатный номер на двенадцатом этаже.

«Пойти поужинать вниз? – подумал он. – Оркестр наверняка станет играть „Улыбайся, улыбайся, улыбайся“ или „Ты улыбаешься, когда ты смотришь на меня“… Если пойти в клуб, то там точно встречу всех своих веселых знакомых; а если пойти куда-нибудь, где нет музыки, то там наверняка не найдется приличной еды».

Он решил поужинать в номере.

Через час, с пренебрежением съев бульон, сквоб и салат, он дал забиравшему из номера посуду официанту пятьдесят центов, задержав руку в предупредительном жесте.

– Вы меня крайне обяжете, если не станете улыбаться, говоря «спасибо»!

Но было поздно. Официант уже широко улыбался.

– Что ж, не будете ли вы так любезны и не поведаете ли мне, – сварливым тоном спросил Сильвестр, – что именно заставляет вас улыбаться?

Официант задумался. Он не читал журналов и поэтому не знал, как именно должен вести себя типичный официант, но предположил, что от него ждут именно чего-то такого, характерного.