Прорыв начать на рассвете

Шли они лесными дорогами. Лошади ломали копытами толстый наст. Пришлось двигаться медленно. Несколько раз останавливались. Грызли сухари. Бросали лошадям по охапке сена. Терпеливо ждали, когда вернётся высланная вперёд разведка. Всё было спокойно. Немцев нигде не встретили. На рассвете обоз втянулся в большую деревню. Уже дымились печи. Пахло печёным тестом, блинами. Небо на востоке ожило, заиграло, иззелена-розовый столб поднялся над полем и вскоре затрепетал более яркими и необычными красками. Из чёрной роговицы неподвижных лесов, которые, казалось, ещё спали, наружу выломилось солнце и пошло плавить и макушки деревьев, и крыши домов, и синеватые снега в бесконечных полях. Старшина Нелюбин покрутил головой, понюхал морозный воздух, напитанный родным жилым духом, и вздохнул облегчённо:

– Хлебушком, братцы, пахнет. Хлебушком! Как хорошо…

Сани разгружали без них. А их отвели в свободную избу, где были устроены лежанки в два яруса. Как залегли, так только вечером и начали выползать на двор по одному.

Из госпиталя пришёл санитар, поставил на стол термос с кашей и сказал:

– Вот вам и обед, и ужин. Ешьте на здоровье.

Старшина Нелюбин, услышав знакомый голос, так и вскочил с нар:

– Яков! Ты?!

Санитар медленно, неуклюже повернулся:

– Кондрат! Старшина! Живой?

– А что мне сделается?! – Старшина обнял санитара и сказал: – Ребяты, это мой фронтовой товарищ Яков! А Савин где? Тоже тут? А Таня? Фаина Ростиславна?

– Все, Кондрат, тут. Все, кроме Савина. Савина убило. На прошлой неделе обоз в поле обстреляли. Мина – прямо в его сани… Наповал. Его и всех раненых, которые в санях…

– Ну, царствие ему небесное… Добрый человек был. Помогал мне, ворочал немочного.

По-быстрому разделавшись со своим котелком, старшина побежал в госпиталь. Операционная палата была устроена в просторной избе. Маковицкую он увидел ещё издали. Старший военврач стояла у крыльца и курила. Когда старшина подбежал, она улыбнулась, погасила комочком снега недокуренную папиросу и сказала, улыбаясь:

– Кондратий Герасимович, дорогой, да может ли такое быть? Вы? Какими судьбами?

– Проездом, Фаина Ростиславна. Проездом, миленькая вы моя спасительница. Я тоже рад вас видеть живой и невредимой.

Они обнялись, расцеловались в щёки, как брат и сестра после долгой разлуки.

– Через полчаса выступаем. Вон, командир мой уже идёт. – И старшина Нелюбин кивнул в сторону сарая, откуда Воронцов выводил своего коня.

– Чаю попить зайдёте?

– Навряд, Фаина Ростиславна. Надо уже идти собираться.

– У вашего командира петлицы курсанта?

– А он и есть курсант. Осенью прошлого года как привезли их под Юхнов, так теперь и скитается по лесам. Шинель свою ни за что не снимает. Мёрзнет, а на полушубок поменять не соглашается. Это ж с ним меня тогда, на Шане, четырьмя-то пулями. Я думал, это он меня вынес. Не он. Кто-то ещё живой остался.

– Куда же вы теперь, Кондратий Герасимович?

– А назад. Через фронт, опять к партизанам. Может, скоро свидимся. Работа теперь у нас такая. Мы навроде курьеров. Медикаменты вам доставлять будем.

– Как же вы поедете, без сёдел?

– Да как-нибудь и охлюпкой додыбаем. Лишь бы немец не напал.

– Погодите, я сейчас вам сёдла дам. Недавно раненых коней для госпиталя забивали. Сёдла остались. К чему они нам теперь, раз коней нет? Сейчас, подождите, я ключ принесу.

Вскоре Маковицкая вернулась, отперла сарай.

– Забирайте. Там всё должно быть цело. Зовите своих товарищей.

Первым подошёл Кудряшов. Блеснул глазами и сказал:

– Товарищ доктор, мне бы на приём, но командир у нас строгий, не отпустит. Так вы меня проконсультируйте в двух словах. Прямо тут.

Маковицкая с любопытством смотрела на коренастого небритого бойца, и тонкая морщинка на её лбу исчезла, будто её там, над смолянистыми дугами бровей, никогда и не было.

– По какому же поводу? – спросила она, и уголки её губ дрогнули.

– Да я, товарищ доктор, честно сказать, уже и забыл.

Уголки её губ снова вздрогнули лёгкой усмешкой:

– Перестаньте болтать, товарищ боец, – сказала она. – Берите седло. А то пешком назад пойдёте.

– Видал? – толкнул Кудряшов старшину Нелюбина, когда они вынесли из сарая сёдла и начали примерять их к своим коням. – Ух, как она на меня глядела!

– Да будет тебе. Мечтатель, ёктыть…

– А вот гадом буду, если…

– Не по твоей губе ягода, – засмеялся старшина.

В другой раз старшина Нелюбин выпросил у Воронцова кусок сала. Сказал:

– Гостинец докторше, спасительнице моей отвезти. Я на неделю от своей пайки сала отказываюсь.

И Воронцов разрешил ему взять два куска.

– Возьми и мою долю. Они там голодают. Так что нам с собой побольше харчишек брать надо. Чтобы по чужому термосу своими ложками не греметь. Им и без нас ртов хватает.

– Понял.

Как-то само собой сложилось, что обязанности старшины легли на хлопотливого и заботливого Нелюбина. И он безропотно и старательно исполнял их, про себя как-то раз с насмешкой подумав: «Раз не дослужился в Красной Армии до лейтенантских кубарей, служи, Кондрат, старшиной».