Проселок

Здесь, в больнице, меня навестили недавно наши новоявленные «бесы» — наши «эксы» (я зову их бесенятами: Достоевского они не читали и, кажется, даже гордятся немного моей данной им кличкой). Они в общем-то неплохие ребята — не чета Однорукому, только безнадёжно отравленные шовинистическим ядом. Это снадобье, как видно, способно накапливаться в организме и ничем не выводится, постепенно отравляя сначала мозг, а затем душу. Здесь есть над чем поразмыслить, а поскольку времени сейчас у меня хоть отбавляй, я часто думаю об этом прискорбном феномене. Их отравленный мозг вкупе с награбленными деньгами уже породил вредоносную газетёнку под названием «Вперёд» (куда? — может статься, к победе «русской идеи»? ), а свидетельством деградации духа — их поведение во всей этой истории. Мне сразу не понравился их визит — мы никогда не были друзьями, и меньше всего я хотел бы их видеть рядом со своей беспомощностью и выслушивать в очередной раз бредни о сионизме и «русофобии» с цитатами из доморощенной антисемитской философии какого-то чокнутого «патриота». Я, правда, слегка ошибся: как и подобает настоящим подпольщикам, они заботились прежде всего о конспирации, их беспокоили, оказывается, мои возможные признания на следствии, и в связи с этим, как они сказали, судьба их партии (каково!) На что я сказал им, что не собираюсь ничего скрывать и всех, разумеется, выдам, а главное — этого ублюдка Однорукого. Они очень мило расстроились, но, ввиду того, что, очевидно, не подготовлены были сразу прикончить меня на глазах у пятерых моих однопалатников-спинальников, оставили целую коробку снотворного и намекнули весьма прозрачно, что надеются на мою сообразительность и не советуют тянуть с этим делом. Я почти согласен с ними — в моём положении то был бы лучший выход, и не исключено, что я им воспользуюсь. Только одно может удержать меня — горе, которое вдобавок ко всему принесённому я ещё причиню всем вам. И, конечно, усугублю твою вину перед судом. Отец с матерью просиживали дни и ночи у моей постели и, кажется, пережили и внутренне смирились. И если теперь я воспользуюсь советом моих друзей-монархистов, то лишь по той простой причине, что из двух возможных смертей лучше выбрать более эстетичную. Представляю, какую котлету сделал бы из меня садист-Однорукий.

Милая бабушка, отец сказал мне, что от всех этих передряг у тебя отнялись ноги — почти как у меня, если не считать маленькой подробности в моём положении — беспомощного мочевого пузыря, который можно опорожнить только с помощью сильного электрического разряда, и кишечника, требующего постоянных вмешательств сестёр милосердия. Моё тело наполовину мертво, а то оставшееся в нём живое…

На этом письмо обрывалось, зачитанное в суде, оно произвело немалое впечатление на публику. После долгих, почти парламентских дебатов между судьёй и защитником о «допущенном превышении мер необходимой обороны», а также ввиду необычности обстоятельств дела и старческого возраста подсудимой ей был вынесен оправдательный приговор. В частном определении, направленном следствию, высказывалось сожаление по поводу затянувшихся поисков убийцы (или убийц) Анатолия Н., с такой определённостью обрисованных в его письме к обвиняемой (Н. был найден задушенным в больничной палате), и, в связи с важностью и несомненной политической окраской дела, предлагалось передать его в городскую прокуратуру.

В иных мирах

Пока мы спим здесь, мы бодрствуем в ином мире, и, таким образом, каждый человек — это два человека.

(Х. Л. Борхес)