Проселок

А почему, собственно, он решил, что Александра намерена остаться? Не потому ли, что выбрал для неё этот наилучший, по его мнению, вариант судьбы и за много лет успел убедить себя, что других просто не существует? В их переписке эта тема не обсуждалась. Как отнесётся Ольга? Ее новый брак хотя и «прояснил» семейные отношения, тем не менее совсем не означает, что девочка отшатнётся от матери и предпочтёт «историческую родину» несчастному, сникающему в беде отечеству. Ничего не скажешь, затея с конкурсом красоты, несмотря на неодолимые, казалось бы, препятствия, удалась блестяще, хотя не исключено, что «разрешение на брак» было куплено Ольгой ценой другого разрешения — на поездку дочери к «блудному отцу».

Он горько усмехнулся. Давнее разногласие с женой, выплыв на гребне новых, сегодняшних проблем, как всегда наполнило чувством обиды. Всё можно пережить, но бывают вещи, которые «не выдыхаются» и, напоминая о себе, оживляют вроде бы давно и надёжно похороненное на дне души. Нет, Ольга не может упрекнуть его в том, что он «сбежал». Он прямо и честно изложил ей тогда свою позицию и вправе был рассчитывать на понимание. При его положении «законная» эмиграция была невозможна — тут нет двух мнений. Только насущная потребность в чужом опыте, в информации, открыла ему дорогу, наперекор лагерному режиму сделала «выездным». Он может гордиться тем, что напоследок вбил и свой маленький гвоздик в крышку «коммунистического гроба»: он первым указал миру на «страну сотни хиросим». Нет, его не имеют права зачислить в «колбасную эмиграцию»! Когда взошедшая на севере демократия вернула ему гражданство, перед ним не только извинились, но и пожали руку со словами благодарности. Возможно, это было следствием простой запальчивости.

Владимир медленно пробирался теперь по улочкам города к южной окраине. «Жемчужное зерно» за ненадобностью спрятал в специальное отделение на корпусе прибора, напоминающее футляр для хранения драгоценностей. Сегодня меры предосторожности были ни к чему: беспокойные мысли отгоняли сон лучше любой электроники.

Кто же мог предположить, что его маленькой будет столь непоказан здешний климат? Это стало ясным вскоре после их приезда. Астматические приступы учащались, раз от раза становились продолжительнее, тяжелее, добиться разрешения на возврат в Союз оказалось отнюдь не легче, нежели на «выезд для воссоединения семьи». Хвала Перестройке — она сделала немыслимое представимым, а затем и осуществившимся: в восемьдесят шестом он проводил их в аэропорт — и вновь остался один. Подумал: навсегда. Сам он тогда еще не мог вернуться. Это стало возможным позднее. Но перед распахнутым входом, как бы настойчиво зовущим перешагнуть порог, Владимир остановился в глубокой задумчивости. Страстное желание, нараставшее без малого десять лет, вдруг иссякло — вытекло, как вода из отверстой плотины. Решив «сориентироваться на месте», он отправился «в гости». Лучше бы он этого не делал.

Он испугался. Всё стало чужим. «Спонтанная ремиссия», как он назвал происходящее в России, приводила на память «ломку» наркомана, синдром лучевой болезни — сравнения можно было умножать.

Ольга поставила перед выбором: возвращение — развод. Легко сказать! Страна, впавшая в нищету, похоже, не нуждалась в работниках, не находила сил поддерживать жизнь в своем истощённом теле. Пополнить ряды безработных? При его знаниях и опыте он, конечно, мог бы устроиться в районную поликлинику, но это бы означало профессиональный крах. Плюс нужда, от которой все они уже успели отвыкнуть. Худо-бедно, он присылал им по пятьсот долларов ежемесячно — половину своего заработка. На эти деньги они могли бы прожить, даже если Ольга захочет оставить эту свою школьную «сладкую каторгу».

…Они лежали рядом, недоумевая — оба — зачем?

Все остальные ночи, им проведенные «в гостях», спали порознь. Тогда он понял: есть вещи, которые нельзя вернуть. Поздно. Поезд ушел.

Развод? Конечно, так будет лучше. Он по-прежнему будет присылать деньги, они останутся друзьями. Сашка уже большая, поймёт.

Но она поняла только одно: отец уедет, теперь навсегда. Они проводили его в аэропорт. Саша пошла в туалет, заперлась в кабинке и долго стояла, прислонившись лбом к холодному кафелю, превозмогая дурноту. Повторяла только:

«Уехал. Уехал. Уехал».

И вдруг явилось нечто спасительное: «Ни умереть, ни возродиться. Как солнце низко и черно! Моя тоска — больная птица — летит в раскрытое окно». И дальше, дальше, дальше…

…Перед тем как объявить абсолютного победителя, члены жюри торжественно встали, председатель выдержал паузу и прочитал, заглядывал мельком в «протокол», белую вощёную бумажку, воланом свисавшую с руки, — Александра (ещё одна, последняя пауза до того как залу прорваться аплодисментами) Пушкина!