Прощай и будь любима

Ремонт, переезд, новые обои – это ее всколыхнуло. Жизнь опять представилась в виде озера с солнечными бликами, с вьющимися кустами вдоль берегов.

Но – миновал переезд, повеселились гости, и «озеро» потемнело, ни ярких бликов, ни ночных звезд, ни тихого плеска воды, лишь разрастающиеся заросли обид и непрощений.

Зато Настя! У нее абсолютный слух, способности к музыке, а в новой квартире нашлось место для пианино.

Пропала музыка

1

Новая квартира располагалась на двенадцатом этаже близ Тимирязевского парка. Из окон виднелись крыши других домов, верхушки деревьев, дорога и двор, куда постоянно въезжали грузовики и с грохотом и скрежетом выгружали ящики, коробки, мешки: на первом этаже находился магазин. Почему-то в новом доме Настя с первого дня стала болеть: из одного гриппа в другой, а то еще ОРЗ.

По утрам Тина и Слава уходили на работу. Свекровь уехала ко второму сыну, и Настя оставалась дома одна. Тина ставила ей рядом с кроватью термос с настоем бессмертника, кисель, таблетки и наказывала никому не открывать дверь. У самой Тины тоже все чаще ныло в правом боку. Не дай Бог, наследует ее болезни дочка…

Когда в квартире затихало, Настя подходила к пианино, и разносились тихие нежные звуки. На клавиши она нажимала осторожно, словно прислушивалась: что там, в этом волшебном ящике? Мерещились ей бегущие облака, шепот листьев, лучи заходящего солнца, которое так хорошо видно из их квартиры. А то – прыжки озорного котенка по имени Песик. Иногда она брала сразу несколько аккордов – и получалось похоже на грохот и скрежет въезжающих машин: дранг-дранг…

И снова возвращалась к грустным мелодиям.

Доктор сказал Тине:

– Эту болезнь запускать нельзя, организм ослаблен, – я советую отправить девочку в детский санаторий.

Тина обняла ее, они долго так сидели. А на другой день, когда родители вернулись с работы, Настя сыграла им то, что сочинила днем. Назвала пьесу «Музыка вечера». Тина послушала и чуть не расплакалась.

– Что это? Какая прелесть! Тебе надо обязательно учиться, поступить в музыкальную школу! Вот съездишь в санаторий, и отдадим тебя в школу к Маргарите Николаевне.

Настя подняла печальные глаза – они у нее были точь-в-точь как вода, в которую опустили кисточку с синей акварелью, светлые, как у матери.

– Представляешь, – та пыталась развеселить ее. – Там кипарисы, вечная зелень, горы… А запахи! Тебе будет хорошо… Пожалуйста, не смотри на меня такими глазами. – Она гладила дочку по мягким, светлым волосам, длинные ресницы чуть прикрывали глаза, – не оттого ли казались такими грустными?

…В Москве вдоль дорог лежал серый, как асфальт, затвердевший снег, а в санатории, куда приехала девочка, – ни единой снежинки. Тепло, тишина, вдали – снеговые шапки гор, вокруг – кусты сирени, акации, зеленая трава, птичий щебет. Тут и в самом деле было хорошо, даже замечательно! Дети здесь лечились, но и не оставляли учебу. Ходили парами, как в детском саду. Настю за руку держала кудрявая, подвижная девочка по имени Милочка. Она была из этих мест и знала названия растений, цветов, птиц.

Оказалось, что кустарник с поднятыми вверх розовыми соцветиями называется тамариск, птица, которая так понравилась Насте, – сойка. У нее бело-голубая грудка, на каждом крыле по белому колечку, оперенье – цвета мороженого крем-брюле.

– Знаешь, – сказала Милочка, – ты похожа на эту сойку, такая же… орехово-голубая.

Из другой группы Кулаков, услыхав разговор, выкрикнул:

– Похожа на сойку, ха-ха!.. А сойка-то из породы ворон! На ворону – вот на кого ты похожа! – и припустил по дорожке.

Настя укоризненно взглянула на него.

Утром проснулась рано, выглянула в окно – и замерла: ночью выпал снег. Ветки прогибались под его тяжестью. Зеленая трава ярко блестела, кипарисы в аллее, как жирафы, клонили длинные шеи-ветки. Тамариски в белой пене… Черные скворцы казались необыкновенно черными на белом снегу. Веселая птица с ореховым опереньем вспорхнула и села на балконе, совсем рядом с Настей. Сойка!..

В глубине Настиного сердца звучала музыка, легкая, как эта капель… Солнце заливало сад сверкающим светом, и отовсюду стали падать капли: звень-звень… Ах, жаль, что тут нет пианино! И нет родных, которым бы могла она сыграть эту музыку. Она смотрела на сойку и чувствовала, понимала эту птицу! Ей хотелось крикнуть: «И я тоже – сойка!».

В комнату вошла воспитательница Вера Семеновна. Говорила она почему-то очень громко, не говорила, а приказывала. Вот и теперь объявила:

– Скоро праздник – День Советской армии, мы должны выявить таланты, что вы умеете делать. Ну, читать стихи, танцевать, петь. И все должны маршировать в этот день. Поняли?

– А Настя умеет играть на пианино! – крикнул Кулаков.

– Отлично! Нам как раз нужен музыкант!

– Да я не так… я… – склонила голову Настя.

– Что значит не так? Ноты знаешь? Знаешь, а больше нам ничего не надо. Возьмем в библиотеке ноты, ты выучишь их, вот и все, – и дети будут петь.

На следующий день Вера Семеновна взяла Настю за руку, отвела в комнату, где стояло пианино, открыла его ключиком, усадила Настю и поставила ноты.