Прощай, Южный Крест!

Себе Луис достал точно такую же ракушку, — и той же свежести, только что из океана, — следом извлек лимон, завернутый в пленку, достал также нож с кривым лезвием, ловко вскрыл раковину, ту половинку, где находился желтоватый пирог, само содержимое, — полил соком из лимона.

— Есть раковину чоричо надо так. — Луис отделил свободную створку и ею ловко, будто лопаткой, выскреб из другой створки начинку… Тут же отправил ее в рот, почмокал губами вкусно и громко. — Делай, как я, — сказал он, отдал свой кривой ятаган Геннадию.

Так же ловко, как это делал Луис, у Геннадия не получилось, но все равно он справился с ракушкой довольно сносно, благополучно проглотил ее и остался закуской доволен.

— Неплохо, неплохо, — пробормотал Луис и снова наполнил "мучачей" невесомые, гнущиеся во все стороны стаканы. — Теперь выпьем за укрепление соседских отношений. — Блеснул одним глазом из-под лохматого вороньего гнезда, второй глаз не был виден. — Это очень важно — добрые соседские отношения.

Карманы у Луиса были бездонные, пошарив в них, он снова, будто фокусник, нашел две свежие ракушки, с влагой, еще не успевшей высохнуть на створках. Характер у Луиса был, как у иного русского человека, не терпящего больших перерывов между первой и второй стопками; многие российские выпивохи не без оснований полагали, что если перерыв этот затянуть, то, как у всякого дохляка, обязательно посинеют кончики пальцев.

Москалев давно заметил, что всякий чилиец отличается от нечилийца тем, что в кармане обязательно носит лимон. Лимон — это первоклассная дезинфекция, чилиец обязательно поливает еду соком лимона. Наверное, в этом есть своя сермяжная правда: человек с лимоном и болеет реже других, и успеха в обществе добивается большего. Хотя вряд ли Луис добился больших успехов: максимум, что ему ныне дозволено, — взять в магазине товаров в кредит на пятьсот песо, да коз, ввиду национальных особенностей иметь на пару голов больше, чем докеру в ближайшем порту. Вот и все.

В Чили поливают соком лимона и черешню, снятую с ветки, и мясо, закоптившееся в огне до черной корки, и остывшую жареную картошку, — словом, поливают всё и вся. Таков национальный обычай.

После третьей стопки и сразу же последовавшей за ней четвертой Луис подобрел окончательно, размяк и сказал, что вижучи рыбу не ловят — не умеют просто, но едят ее охотно, употребляя в пищу в основном только сальмонов — лососей и реже — радиже, ровало; на рыбу можно будет выменять и картошку, и мясо, и молоко…

— Так что карты тебе в руки, — сказал Луис. — Желаю удачи.

Москалев в ответ поклонился вижучу — понял, что обстановка в поселке благожелательная, попусту тут не обидят, но и одаривать особо ничем не будут. Хотя сам Луис все же сделал для Геннадия добро, помог справиться и с сетью, и с лодкой, теперь вот помогает советами, — и не только потому, что его просил об этом лонго-майор (ведь насчет "мучачи" лонго-майор ему даже намеков не делал), — а в силу своего характера, по зову доброты, заложенной в нем и природой, и папой с мамой…

— Вот еще что. — Луис поднял правую руку с оттопыренным указательным пальцем, окривевшим от холодной воды и тяжелой работы — в земле он ковырялся ежедневно, как ежедневно употреблял и любимую "мучачу". — Каждый островитянин, в том числе и я, имеет тут свою землю. Это — частная собственность. А частная собственность неприкосновенна, границы участков нарушать запрещено. Если же кто-то нарушит — может прозвучать выстрел. Так что будь аккуратен, русо.

Луис вздохнул затяжно, с какой-то загадочностью, движения его сделались медлительными, даже неверными — "мучача", судя по всему, достала его, — добавил языком, начавшим заплетаться:

— Вижучи всегда были хорошими стрелками, стреляли не задумываясь, хотя это очень плохо, когда вижуч стреляет, не задумываясь. — Луис покрутил головой, словно бы воротник давил ему на шею. — Думать надо всегда.

Тут Луис был прав.

Когда он ушел, Москалев сел на плоский длинный камень, похожий на обрубок скамейки, вросший в землю в двух шагах от входа в вигвам, обхватил колени руками, вгляделся в сиреневую даль пространства.

В ней зябко покачивался, подрагивая от теплых струй, поднимавшихся от берега в прохладную даль, соседний остров, — точнее, язык, похожий на оконечность какого-то материка, покато уходящий в воду, с кочковатым неровным бугром, коряво поднимающимся в середине, замер, будто у него что-то сломалось внутри, либо того хуже — отключилось, превращаясь в изваяние, в копию скульптур, каких он немало повидал на острове Пасхи.

Честно говоря, у него вымерзло все внутри, как у многих каменных скульптур, чьи души остались в далеком прошлом.

Начинался новый этап жизни капитана дальнего плавания. Что он принесет Москалеву? Он закрыл глаза, затих, со стороны нельзя было понять, жив он или умер, уснул или просто потерял сознание. А Москалев был занят тем, что думал. О чем он думал? Геннадий и сам не знал, о чем. Наверное, о доме.