Прощай, Южный Крест!

— А без регистрации компании никак нельзя? — В голос его натекли какие-то известковые, схожие с ржавью нотки.

— Нельзя, — с жестким сожалением ответил Лурье. — На этот счет я получил пару больных щелчков по лбу и, извини, буквально, следом — два больных удара кулаком по затылку. Чтобы понимал: это дело — серьезное.

— Но всякая регистрация — это такие деньги, такие деньги, — убито проговорил Геннадий, — даже если продать половину острова Чилоэ, денег не хватит. — Он сквозь зубы втянул в себя воздух, с шумом выдохнул.

— Другого пути нет, Гена, только этот. — Лурье поморщился, словно на зубы ему попало что-то горькое, вновь располосовал воздух резким взмахом руки. — Тьфу!

— Выходит, не удастся нам привить чилийскому народу вкус к красной икре?

— Нет, этот барьер нам не одолеть, не по зубам он. — Лурье порылся в сумке, достал набор металлических стаканчиков, запечатанных в шевровый чехол.

— Так и не удалось продать ни одной баночки?

— Нет. Если бы были хоть какие-нибудь сопроводительные бумаги, я бы привез, наверное, кучку песо, тысяч пять, а так — нуль на палочке. — Лурье сложил колечком указательный и большой пальцы правой руки. — Зеро!

Настроение было такое, что хоть вешайся; если не выпить ничего, то можно согнуться кренделем и вообще рухнуть, распластаться под тяжестью того, что сообщил Лурье. Геннадий приложил ко рту кулак, бухнул в него, как в микрофон, простудным кашлем.

Виски, привезенное Лурье, оказалось сладковатым на вкус и каким-то недоваренным, не было в напитке чего-то такого, обязательного, всегдашнего, что всегда сопутствует этому напитку: остроты, хлебной горечи, духа хмельного, еще чего-то… Лурье понял, о чем думает Москалев, наклонил бутылку над его стаканчиком:

— Между первой и второй стопками не должно быть перерыва… Иначе посинеют кончики пальцев.

Геннадий не ответил, сейчас с ним происходило то, что обычно называют рождением затяжной боли — долгой, иссасывающей, иногда вообще неизлечимой, надежда, которая теплилась в нем последние две недели, угасла, ничего от нее не осталось, — теперь рождалась боль.

— Одна щелка есть, — проговорил тем временем Лурье, — в двадцати километрах отсюда находится старая фактория, там живет один американец. Он занимается предпринимательством, иногда делает инвестиции. Если клюнет на икряной проект — будет хорошо, он поможет. — Лурье, наполнив стопки, поднял свою. — Ну-у… за успех нашего безнадежного дела.

Геннадий ощутил, как губы у него дернулись сами по себе, произвольно, похоже, нервы одрябли вконец, сделались невесть чем, — скорее всего, ничем, гнилью.

Выпили. Лурье помахал перед ртом ладонью.

— Я засек — тебе не нравится виски… Мне, пожалуй, тоже, в нем есть какая-то незнакомая тошнотворная сладость… А что может вызвать сладость у человека, который любит горечь? Тошноту, больше ничего. — Лурье вгляделся в этикетку, приклеенную к плоскому боку бутылки. Хмыкнул: — Все понятно. Мало того, что напиток сварганен из риса, в него еще и сахар добавлен… Много сахара — из бутылки даже карамельками попахивает. — Лурье покачал головой. — Ладно, другой бормотухи у нас нет, только эта…

Издалека, из-за островов, плавающих в океане, донесся шум, словно бы над водой шел вертолет, натянутый стрекот винтов эхом отскакивал от воды и уносился в пространство. Лурье вытянул голову:

— Что это?

— Град идет, — расстроенным голосом пояснил Москалев.

— Этого нам еще не хватало.

— Град тут, Юра, выпадает каждый день.

— Откуда здесь можно позвонить?

— Только из магазина, ближайший телефон там.

— Я сейчас… Жди! — Лурье проворно поднялся и длинными быстрыми шагами, похожими на прыжки, понесся к главному местному "маркету", град поджимал, находился уже близко, надо было спешить.

Вернулся он минут через пятнадцать, сосредоточенный, хмурый. Подхватил фляжку с виски, молча разлил, чокнулся и только потом сообщил:

— Американца на месте нет, будет через три дня…

— И как тут быть?

— Очень просто. Я оставлю тебе номер телефона, ты позвонишь ему и договоришься о встрече. Добраться до него сможешь?

— Как-нибудь…

— Ну и лады. Что ему сказать — не мне тебя учить…

— Найду слова, — пообещал Геннадий, хотя, честно говоря, сомневался в этом, — все зависело от того, насколько хорошо американец знает испанский язык… По-русски он, конечно, ни бе ни ме ни кукареку, а по-английски Геннадий, в свою очередь, тоже ни бе ни ме…

— Если американец заинтересуется темой икры, все будет в порядке.

— Я постараюсь, чтобы заинтересовался, — пообещал Геннадий, поднял свой крохотный стакан. — Пошли в вигвам — град подходит.

Едва переместились в вигвам, как по стенкам жилища с сатанинской силой замолотил град, оглушил и Лурье, и Геннадия. Лурье, морщась кисло, показал пальцем себе на уши, потом повел бровью на стопку и очень лихо, по-армейски быстро выпил ее.

Геннадий, в свою очередь, дал понять гостю, что "процесс пошел", как коряво выражался последний советский генсек, и так же лихо, в один глоток, опустошил свою посудину.

30