Прощай, Южный Крест!

Рука окрасилась кровью. Геннадий охнул от неожиданности, нащупал в куртке трикотажные рабочие перчатки, какими пользуются ремонтники, стер матерчатым верхом кровь с руки, выругался и натянул перчатки на пальцы.

Защитившись таким образом, прикрыв себя, он снова подступил к пингвину.

— Тебя действительно забоится не только крокодил, но и зверюга пострашнее.

Шестом Луис поддел сеть, приподнял ее, уложил шест на края лодки, Геннадий освободил правую лапу страдальца, голос у которого из резкого, как дисковая пила, угодившая на сучок, обратился в жалобноскрипучий, опустил пингвина в воду. Страдалец отряхнулся, сделался живее и, свирепо поглядывая на человека, поплыл в сторону: он считал Геннадия виноватым в своих приключениях — и в том, что рыбой до пупа не насытился, и в том, что попал в сеть.

Второго пингвина пришлось выручать вдвоем с Луисом, — тот вообще запутался в ячее двумя лапами сразу… Вот обормот. Но ничего, жив остался, и это главное. Хотя орал и матерился больше, чем его подельник. Голос пингвина был слышен не только на соседнем острове, но, надо полагать, и на материке, а в столице Чили, в военном ведомстве, даже задумались, не поднять ли эскадрилью самолетов и не послать ли ее на остров Чилоэ, разобраться основательно, понять, что там происходит. Но ничего, не подняли, сдержали порыв. А может, керосина самолетного на аэродроме не было… Все эти сведения — военная тайна Чилийского государства.

Часть рыбы, пока выручали пингвинов, из сети ушла. Действительно, обормоты, пингвины эти.

То, что осталось, Геннадий вытащил из ячеи, отдал трем женщинам, ожидавшим его на берегу, себе отложил одного сальмона — самку, тяжелую, как поросенок, с багровыми следами тугой ячеи на теле, вспорол ей брюхо и вытащил один ястык — длинный, гибкий, тугой от икры.

В кармане, в чистой тряпице, у него теперь всегда хранился кусок лепешки — специально носил с собою, а в полиэтиленовом пакете с застежкой — соль. Почти всегда с собою был и лимон.

Счистив с ястыка пленку, он ножом сгреб на лепешку внушительную горку икры, примял лезвием ножа, сверху посыпал солью. Подождал немного, когда соль растает, впился в край лепешки деснами — зубов-то не было, — отделил кусок, пальцами помог отправиться икре куда надо. Луис изумленно покачал головой.

— Ну и ну, русо! — едва выговорил он. — Эту несъедобную икру ты ешь, как бог.

Засмеявшись, Геннадий протянул ему кусок лепешки:

— Хочешь?

Луис отрицательно покачал головой.

— Нет. Может быть, когда-нибудь… потом… позже. — Он с дрожью передернул плечами. Стало понятно, что вряд ли он когда-либо в жизни захочет съесть бутерброд с красной икрой. Неприятие лососевой икры было заложено у него в крови.

И у Лючии, жены его, пришедшей на следующий день вместе с мужем на берег, в крови, в генах также было заложено неприятие красной икры и неприятие это можно было сравнить, наверное, только с брезгливостью.

А по Геннадию, вкуснее и сытнее красной икры с хлебом не было ничего на свете. И даже выдумано не было.

Для старта икорной операции он взял на планте пятнадцать килограммов свеженьких, только что вынутых из лососиного нутра ястыков, из вигвама вытащил лист фанеры, который использовал при замесе хлеба, но для очистки икры от пленок фанера была неудобна и, подумав немного, вместо нее он натянул на колья старую чистую простынь. Новоиспеченная бригада занялись делом.

Луис с женой пинцетами сдирали с пирогов тонкие белесые отонки, оказавшиеся очень прочными и хмыкали от удивления (конечно, если бы была обыкновенная рыбацкая грохотка, то икру бы отделили от пленки в три раза быстрее, но грохотки не было), а Геннадий колдовал над посолом: сколько надо положить в тузлук соли, сколько аскорбинки, чтобы икра не протухла раньше времени, сколько должно быть воды — от этого зависит крепость посола, как и от температуры тузлука… В общем, чтобы приготовить нежную вкусную икру, нужно как минимум быть кандидатом наук. Плюс ко всему, икру эту еще надо и сохранить, для чего в банку добавить раствор, состоящий из оливкового масла и аскорбинового порошка.

Раньше, в России, чтобы икра могла храниться без всякой порчи, в банки добавляли буру либо уротропин, но от буры товар становился горьким, от уротропина делался совсем несъедобным; в нынешние же времена вообще определили, что уротропин нехорошо действует на организм и от него отказались совсем.

Икры Геннадий на Дальнем Востоке засолил много, разные люди хвалили его посол, — среди них были и губернаторы, и дворники, но ни один из "дегустаторов" не сказал, что икра не нравится…

Теперь же надо было сделать икру, которая понравилась бы вижучам, если, конечно, они до нее снизойдут.

Луис с Лючией проковырялись над отонками долго, зато работу выполнили на пять — крупные чистые икринки поблескивали влажно, будто их сотворили из рубина, Геннадий к этой поре справился с тузлуком… Нужно, чтобы тузлук был ни холодным, ни теплым, дать ему остыть тоже нельзя, подогретый он также будет не тем, икра, обработанная им, будет не та, совсем не та…