Прощай, Золотой лев!

– Да, знаю, о чем ты. Теперь мне на Анджелу вообще плевать, но я помню, как раньше она мне казалась самым важным человеком на земле.

– Вот-вот! – взволнованно сказал Марк и попытался сесть, забыв о головной боли. Но тут же о ней вспомнил, взвыл и улегся назад с унылой ухмылкой.  – Раньше мы ввязывались в драки с другими бандами – и это было так важно, вся жизнь зависела от того, выиграем мы или проиграем. И тогда мы были как братья, не только мы с тобой, а все мы. Мы были готовы умереть друг за друга. Это теперь все как-то отодвинулись, а раньше мы были готовы друг за друга умереть. Правда, чувак, помнишь? Это было офигенно, мы были как один большой человек, составленный из многих маленьких, как будто все вместе мы составляли что-то большее.

– А теперь мы составляем что-то большее сами, каждый сам по себе,  – сказал я.

Я отлично понимал, о чем он говорит. Марк думал так же, как я, вся разница была в том, что он говорил об этом вслух, а я нет.

– Да, но всё равно – ты разве не скучаешь по тем дням, когда был один за всех и все за одного? Вообще это даже грустно, когда оказывается, что тебе уже не нужна твоя банда – в смысле, так как раньше.

– Но это и хорошо тоже,  – сказал я.  – Когда ты знаешь себя и тебе не нужно, чтобы банда определяла, кто ты такой.

– Ага,  – вздохнул Марк,  – но есть разница. И я вот думаю, в чем она?

– Разница вот в чем,  – спокойно сказал я.  – Что было, то прошло.

Марк сверкнул своей львиной улыбкой.

– Брайон, ты великолепен.

Больше мы в тот день особо не разговаривали. Мы размышляли.

Марк пропустил один учебный день. К понедельнику он всё еще не очень хорошо себя чувствовал, но я решил, что всё равно пойду в школу: он был не так плох, чтобы мне нужно было сидеть с ним.

Драка превратила Марка типа в героя, история ходила по школе в куче разных вариантов. Некоторые были очень забавные. Все были злы на Анджелу, сочувствовали Кертису, который и раньше, бывало, попадал в истории, а теперь стал народным героем, и превозносили Марка за то, что он вмешался и призвал драться честно. Когда меня спрашивали, как всё было, я рассказывал, но было видно, что они поверят только в то, во что сами хотят верить, и никакая правда их не переубедит. Люди вообще такие.

В понедельник я был в странном настроении. Разговор с Марком не отпускал меня, мне казалось, что я отделен от остальных, что я просто наблюдатель. Я как будто видел окружающих насквозь – о чем они думают, почему поступают так, а не иначе, и это было реально странно.

Школа у нас была большая. Каждый год выпускалось около семисот человек, причем выпускные классы были самые маленькие – в общем сами видите, какая это была здоровая школа. Туда ходил народ и из нашей, стремной части города, и из довольно мажорской. Это всегда ведет к проблемам. В любом случае приводило раньше, и вобы вечно лупили грязеров, но теперь со всей этой темой про мир, любовь и кайф разборки поослабли. Теперь не так-то просто было отличить воба от грязера. Теперь грязеры носили челки, а не зачесывали волосы назад, как раньше (это касалось и нас с Марком), а вобы старались выглядеть победнее. Они носили старые джинсы и рубашки навыпуск, как грязеры, которые просто не могли позволить себе ничего другого. Но я вам вот что скажу: эти ребята в своих кожаных жилетах с бахромой и левайсах с лейблами модных магазинов теперь ровно столько же денег тратили на то, чтобы выглядеть бедными, сколько раньше, чтобы выглядеть богатыми. Безумие!

И еще одну безумную штуку я заметил в тот понедельник. Я умный, так что я учился в классе с другими умными ребятами. Большинство из них принадлежало к тем, кого мы называли вобами. Со мной они всегда вели себя дружелюбно, я бывал на вечеринках у них дома и встречался с их девчонками. Всё это время я думал: «Ну да, я им нравлюсь. Я большой, дружелюбный, умный Брайон, поэтому я им и нравлюсь». Но теперь я ясно видел: я им не нравился. На самом деле они, скорее всего, боялись меня. Но я был из «бедных белых», а они были «либералы», так что они звали меня на свои тусовки, чтобы все видели, какие они жутко продвинутые. Я никогда не понимал, почему на этих вечеринках все норовят обсудить со мной политику и другую хрень, о которой я понятия не имел. Я за такими вещами не слежу. Я когда читаю, то предпочитаю писателей вроде Хемингуэя, а газеты наводят на меня скуку. Я веду мяч левой, и это всё, что я знаю про левых, правых и т. д. Я примерно представляю себе, что левые – это хиппи, а правые – деревенщины, но больше особо ничего не знаю.