Прощание из ниоткуда. Книга 1: Памятное вино греха

— Работал я тогда секретарем Новороссийского горкома партии. — Врал тот, как выяснилось впоследствии, вдохновенно, искренне веря в собственное вранье. — Заезжает как-то в город Калинин Михаил Иванович, всесоюзный староста наш дорогой. «Ты, — говорит, — Роман Замятин?» — «Я, — говорю, — тот самый.» — «Что же это, — говорит, — Роман, в таком городе секретарствуешь, а настоящий порт все еще не отстроил.» — «Виноват, — говорю, — товарищ всесоюзный староста, сделаем.» — «Даю, — говорит, — тебе, Роман, сроку три дня, лично проверю.» Сам понимаешь, нет для коммунистов таких крепостей, которых они не могли бы взять. Кто это сказал, знаешь? Товарищ Сталин это сказал, запомни. В общем, мобилизовал актив, молодежь, население, изыскал ресурсы, неиспользованные возможности, уложился в срок, не подвел старика, свою большевистскую честь тоже не подвел. Памятливый был старикан, не забыл, заехал проверить. «Молодец, — говорит, — Роман, не подвел старика.» Веду это я его по трапу на катер, прокатиться захотелось нашему старосте, так сказать, с ветерком, а он возьми да и споткнись, и — в воду. Я в чем был — за ним, глубина там хоть и небольшая была, а пришлось повозиться, прежде, чем я с ним до берега добрался. Ну, сам понимаешь, спецпомощь, охрана и все такое прочее. Увезли дорогого гостюшку под особый врачебный присмотр. Не успела еще вода с меня стечь, как, вижу, к самому пирсу выруливают три легковые машины: жжи, жжи, жжи! Из двух охрана высыпала, а из третьей, гляжу, сам выходит. — «Где, — говорит, — Роман Замятин?» Я, брат, на Дальнем Востоке дивизией командовал, службу знаю, вытягиваюсь в струнку: «Я, — говорю, — товарищ Сталин». Веришь, ни слова больше не сказал, подошел, склонил гордую свою голову, взял двумя своими дорогими руками мою руку и горячо потряс. Понимаешь, ни слова не сказал, только руку взял и потряс. Взял и потряс. — Его заело, словно заигранную пластинку, глаза подернулись надмирным блеском. — Взял и потряс. — Наконец, он спохватился и снисходительно заключил. — А ты говоришь: «на демонстрации»! Иди работай, входи в курс…

Но нет худа без добра. Шок, который испытал Влад после первого разговора с редактором, несколько охладил его готовый разгореться для новой деятельности пыл, и он приступил к работе без прежнего благоговения перед печатным органом районного масштаба.

Ему поручили культурную жизнь, каковую по должности курировал ответственный секретарь редакции Иван Гержод, меланхоличный выкрест, в рыжей курчавости чуть не до бровей.

— Про печать спрашивал? — встретил он Влада по выходе из редакторского кабинета. — Только честно?

— Спрашивал.

— О Сталине рассказывал?

— Рассказывал.

— А о Ворошилове?

— Нет.

— Еще расскажет. — Гержод посветил на него насмешливыми глазами, полуобнял, повел к себе, в своей закуток. — Если есть стишки для начала, поставлю в номер. — Сам балуясь виршеплетством, ответсекретарь знал, чем и как расположить к себе нового сотрудника. — А вот тебе вся папка по твоей части: заметки с мест, самодеятельность, школа, поэзия километрами и на пуды. А свои тащи сейчас же, а то после обеда поздно будет, типография у нас капризная.

Наутро Влад держал перед собой свежий номер газеты, где на третьей полосе, набранная нонпарелью в нижнем правом углу, красовалась его первая в жизни публикация. Стихи, разумеется, был из рук вон плохи, но тогда, в угаре авторского честолюбия, полузадохшемуся от радости, они казались ему если не верхом совершенства, то, во всяком случае, не хуже тех, что чуть не ежедневно приходилось читать в газетах и журналах. Так, наверное, оно и было на самом деле, если это только могло служить им хоть каким-то оправданием.

Что уж там вроде бы хитрого — обычный алфавит, тридцать два знака: а, б, в, г, д и так далее, но почему же, почему в одном случае из них складывается «Я помню чудное мгновенье», а в другом — «Широка страна моя родная»? Какой Добрый Дух посещает человека, чтобы сочетание одних и тех же знаков становилось под его рукой Любовью и Откровением, а какая Злая Воля выстраивает их — эти буквы в пошлый до неправдоподобности бред? Когда-нибудь он узнает об этом, но не слишком ли поздно, не слишком ли?..

Уже на следующий день к нему явилась первая поклонница, шарообразная дама лет шестидесяти, оказавшаяся словесницей с дореволюционным стажем из местной десятилетки.

— Вы поэт, — безаппеляционно утвердила она, опарой опадая на предложенный стул. — Да, да, не возражайте, вы — поэт. Это я почувствовала сразу, как только прочла ваше стихотворение. Я тоже пишу и понимаю в этом толк, поверьте мне.

— Она форсировала события с молниеносной скоростью. — Я думаю, вам любопытно будет прочесть. — Она подвинула к нему свернутую в трубочку общую тетрадь. — Вот, пожалуйста.