Прощание из ниоткуда. Книга 1: Памятное вино греха

— А из себя какая? — Старуха понятливо осклабилась редкозубым ртом. — Сколько годов?

— Да такая… Белая…

— Белая! Туточки, знаешь, сколько белых? И все — Зинки. Она явно знала, о ком идет речь, но почему-то намеренно растягивала разговор. — Скольки их у тебя было, милок, что и года забыл?

— Знакомая просто. — Ее игра уже начинала злить Влада. — На пароходе из Красноярска вместе ехали.

— Ладно, ладно уж, — охотно пошла та на попятный, — знаю я твою Зинку, кто ее здеся не знает. Только уж месяц, как сгинула. Бог ее ведает, иде она нынче. Можеть, хахаль ейный — Димка-баянист скажет, рядом живет. — И уже вслед ему. — Да ты не тушуйся, милок, заходи вечером, знаешь, скольки ихнего брата здеся, полбарака — белых!

Да, старуха оказалась образцовой бандершей! Но Владу нужна была только Зинка и никто другой. Встречаться с аккордеонистом ему не хотелось, но желание найти Зинку оказалось сильнее его неприязни к непросыхающему любимцу публики. Влад знал, что в это время дня тот ошивается в аэропортовском шалмане, и пустился туда через весь город, да так, что только мороз поскрипывал у него в ушах.

Тот, едва увидев Влада из своего угла, сам двинулся ему навстречу сквозь пьяную суету и папиросный дым:

— А, Владимир Алексеич! — Дима пьяно распластывал руки перед ним. — Наше вам! Что — опять ЧП? Или выпить захотелось, «мы зашли в роскошный ресторан»? Что будем пить?

Влад смущенно уклонился от его объятий:

— Погоди, успеем еще. — Каждое слово давалось ему с трудом. — Я у тебя спросить хотел, где сейчас Зинка?

— Какая еще Зинка? — Плутоватость даже шла к его по-казацки красивому лицу. — Зинок прорва, а я один.

— Ладно, не валяй дурака, знаешь ведь, о чем речь…

— Брось ты, Владимир Алексеич, нашел, про что толковать. — Дима тянул его за рукав. — Лучше тяпнем свои боевые.

— Кончай, — всердцах рванулся Влад. — Я к тебе, как к человеку, а ты просто поросенок.

Сказал и повернул к выходу, а вдогонку ему спешил виноватый говорок Димы:

— Эх, Владимир Алексеич, Владимир Алексеич, нас, выходит, на бабу променял. И чего расстраиваешься, одна у нее и цена, что — масть, а все остальное-прочее, как у других, ни лучше, ни хуже… Владимир Алексеич!

Влад вышел, не оборачиваясь. К полудню город окончательно выпростался из дымной сутеме-ни, за долгие месяцы впервые обозначив свой потаенный облик. С ближайшего телеграфного столба, словно приветствуя его, первой птахой скорой весны затрепетало крохотное полотнище тетрадной странички: «Северная экспедиция объявляет набор…»

Дальше он читать не стал, адрес ему был известен. Вперед, тореадор, там, может быть, и ждет тебя любовь! Кто знает. А, может быть, и нет. Посмотрим!

9

Только в отделе кадров Северной экспедиции Влад понял, что его клубная деятельность не прошла бесследно: здесь о нем были наслышаны и приняли с распростертыми объятьями.

— Ну, как же, как же! — оживился кадровик, белесый парень в погонах старшего лейтенанта, небрежно перелистав его документы. — Кто ж тебя в Игарке не знает! Все сам собирался, да время не выбрал, а потом в отпуск укатил. Характером, значит, с Деминой не сошелся? Кто ж с ней, с язвой, сойдется, покойник разве? Я тебя покуда к себе возьму. У меня за зиму столько всего накопилось, целый завал. Вместе разгребать примемся. Да и стенгазету нам наладишь, ты ведь по этой части мастак. А теперь давай садись, трудовые книжки по справкам заполнять будем…

Вот так, легко и просто, началась его работа в знаменитой экспедиции, которая прокладывала трассу для идущей следом за ней «Пятьсот третьей» стройки Великой Северной Магистрали Москва — Чукотка. Константин Иваныч, или попросту Костя, так звали кадровика, исправляя его корявый почерк, преподал ему несколько уроков чертежной вязи, и вскоре он, быстро набив в этом руку, с утра до вечера уже корпел над трудовыми книжками вновь навербованных сезонников, а на досуге даже пописывал стихи в управленческую стенгазету, вроде: «Нам атомный шантаж не нужен, идем мы смело сквозь огонь и шквал. У нас в руках великое оружье — тысячелистый Марксов «Капитал». Умри, Денис, хуже не напишешь. Умри или забудь, как страшный сон своей несчастной юности!

А солнце, тем временем, с каждым днем поднималось все выше, разгоняя по сумрачным углам остатки зимнего тумана. Первые сосульки источали с водостоков хрупкую капель. Обнажились подтаявшие ребра тротуаров, снег постепенно сменялся голубоватой наледью. Кое-где на крышах уже проклевывалась черная рябь. Весна, весна, весна!

В один из таких дней Костя вернулся с планерки против обыкновения хмурым, всердцах бросил шапку на стол, отвернулся к окну, сказал:

— На Хантайку полетишь, Самсонов, счетоводом. Только-только человека в курс введешь, как снова забирают. — Резко повернувшись к Владу, помягчел. — Ты там смотри, не нарывайся. У этого Солопова на Хантайке характерец не лучше твоей Деминой, живьем съест.

— Когда собираться? — Влад едва скрывал облегчение: возня с бумажками порядком надоела ему, его давно тянуло в дымящуюся первым весенним маревом тайгу. — Я готов.