Прощание с «Императрицей»

Около 19 час. «Императрица Мария» прекратила погоню, которую продолжали миноносцы, намереваясь атаковать «Бреслау» по присоединении пятого миноносца, когда совершенно стемнеет. Однако вследствие нашедшего шквала с дождем в 20 час., миноносцы потеряли «Бреслау» из виду и в дальнейшем отыскать не смогли…

Взгляд с «той» стороны

В 14 ч. стал виден линейный корабль типа «Императрица Мария»; дистанция до него достигала 25 км (136 каб.). Для уменьшения площади цели командир в 14 ч. 14 мин. приказал отвернуть на S; затем «Бреслау» стал развивать густой дым и приготовился к постановке дымовой завесы. В это время русский линейный корабль развернулся и открыл огонь с дистанции 22 км (121 каб.). Два первые залпа легли недолётами в 600 и 400 м (3¼ и 2¼ каб.), но по целику очень хорошо.

«Бреслау» выпустил дымовую завесу, после чего неприятель прекратил огонь. Опасаясь быть прижатым к берегу при следовании S-м курсом, командир под защитой дымовой завесы стал постепенно отворачивать на SW. Когда завеса рассеялась, выяснилось, что линейный корабль значительно приблизился; он тотчас же развернулся и в 14 ч. 45 мин. снова открыл огонь и сделал четыре залпа, которые легли недолётами в 1500 и 1000 м (8¼ и 5½ каб.), но кучно и по целику очень хорошо. «Бреслау» снова выпустил дымовую завесу, чем опять заставил неприятеля приостановить обстрел. Русский линейный корабль, очевидно, имел превосходство в скорости хода и, во всяком случае, развивал до 25 узлов; ввиду этого обстоятельства, а также принимая во внимание хорошую стрельбу русских, надо было признать положение «Бреслау» критическим. Командир крейсера сообщил в 15 ч. по радио командованию: «Нахожусь квадрат 1961, курс SW. “Императрица” обстреливает, сближается, несколько эскадренных миноносцев держатся в соприкосновении, необходима поддержка при входе, крейсер в угрожаемом положении».

Командир надеялся, что противник долго не выдержит полного хода. Однако и «Бреслау» по истечении часа должен был сбавить ход ввиду засорения топок; поэтому командир решил, выпуская дымовые завесы, по возможности оттянуть возобновление обстрела противником.

Непродолжительность действия дымовых приборов не давала больших надежд на уменьшение скорости противника. Каждый раз после рассеивания завесы неприятель вновь открывал огонь. С дистанции 24 км (131 каб.) после двух недолётов линейный корабль достиг двух накрытий…

Кира

Петроград. Март 1916-го

«Будущее…

Это когда ты стоишь на вершине настоящего, и перед тобой расстилается город, в котором ты никогда не был. Ты видишь прекрасные дворцы, в которые ты ещё не входил. Гостиницы, в которых ты ещё не живал. Вокзалы, на которых ты ещё никого не встречал и не провожал, от которых ещё никуда не отправлялся. Опасные руины, к которым ты ещё даже и не приблизился…

Ты видишь весь город, но не знаешь, что ждёт тебя за ближайшим углом».

Мучаясь от невозможности записать эту не то мысль, не то видение – хоть бы карандашом на салфетку, хотя бы эскизом зарисовать, – Кира поднималась по мраморным ступеням лестницы. Держаться за настоящее почему-то помогали медные рёбра прутьев, недавно ещё прижимавших красные ковровые ленты к ступеням, а теперь голые, как в доме погорельцев. Возможно даже, Кира вела им бессознательный счёт, но спроси её сейчас полученную в итоге цифру, – ответить бы не смогла и, наверное, удивилась бы вопросу.

Здесь, в этом месте, так даже кощунственному. Тут даже былая дворцовая пышность и та стыдливо скрывается в холщовых драпировках, в мебельной рогоже и мешковине. Точно прячет под нищенскими лохмотьями золотые вериги недавнего тщеславия. Точно проказы порока лечит зловонными припарками воздержания.

Но то тут, то там кажется из сермяги неуёмная роскошь – то ножкой мраморной Психеи подле закопчённого на спиртовке мятого чайника, то золотой барочной ветвью резьбы из-под замызганных бинтов на окне.

Странным местом стал теперь Зимний дворец – будто дворец позднего и бессмысленного Покаяния.

Мимо неё сейчас проносили, нещадно тряся, носилки с бледным мальчиком под окровавленной простыней, право же мальчиком, – рыжие волоски только закурчавились на подбородке, а лицо уже ангельское, безучастное и бессмысленное. Наверное, несут под лестницу в морг, и потому у санитаров выражение на лицах почти такое же, – архангелы.

Сестра милосердия, видимо, спускаясь во двор, без стеснения разминает в тонких пальцах папиросу – и она тоже ангел, хоть оперение на крыльцах её фартука грязно-жёлтое не то от формалина, не то от въевшейся крови.

Слепой офицер с лицом, обезображенным коростами шрамов как проказой, и с брезгливым на нём выражением, едва держится локтя своей спутницы – а она смущена, ей, верно, кажется, что траур ей подошёл бы больше.