Прощание с «Императрицей»

– А вот вы где! А мы собрались там, в рейнском подвальчике у проезда, и вас ждали, чтобы вместе идти. – Вид у Моровецкого был, как у заурядного фланёра, а налитое из-под полы дешёвое рейнское придало развязности, ничуть не оправданной талантом.

Кире отчего-то неуёмно захотелось указать ему на то, что совершенно он, Моровецкий, неуместен. Неуместен в целом, вообще, как его маскарадные кружева неуместны этому миру окровавленных бинтов, прожжённого шинельного сукна, мешковины, пропитанной потом. И то, что ему кажется, что он пишет этот мир, наполняя его красными демиургами манифестов, свинорылыми ангелами смерти, роющими окопы, железными руками, – всё это глупость несусветная, всё это только в его больном, воспалённом эфедрином мозгу и существует.

– Зачем вы сейчас пили? – только и спросила Кира, остальное добавив брезгливой гримасой.

– Я только поддержал дам! – шутливо капитулируя, возразил Денис Моровецкий, но не смог скрыть раздражения: «Ещё потребуете слезливого сочувствия, как на паперти?». – Мало ли, нюхательной соли не прихватили, а вдруг потребуется? Вдруг навстречу какая-нибудь великая княжна с отрезанными руками-ногами в тазу? А мы в смущении? Решили предупредить.

– Вы и так в смущении, вы боитесь, – не потрудилась Кира подыграть нервозному веселью компании. – Может, вам и ходить туда не следует, Денис. Пока не отрепетируете по крайней мере холодную суровость судьи мира или отчаянную весёлость калеки. Со своей собственной физиономией вам бы туда всё-таки не ходить. Она у вас пошлая.

Моровецкий хоть и пошёл пятнами, но удар выдержал, вернее, прикрылся:

– Бобо, посмотри, как сегодня зла и первобытна наша изысканная фурия, поучись, следует сейчас быть именно этакой – проще и злее.

Моментально прикрылся Денис. Отвернул от себя внимание подленько, неуклюже, но с известной сметливостью труса.

Конечно, все тут же засмеялись, глядя, как хлопает кукольными ресницами Бобо – толстушка в соболиной мантилье, Бронислава Голуб, девица неисправимо европейского склада. Того самого, что выдаёт польскую провинцию с головой, и особенно – приметными товарными марками, что должны были обмануть зрителя. В зубах, перепачканных помадой «Монако», сигарилла «Punch» по 50 копеек пара в янтарном мундштуке, в немаленьких руках эмалевый несессер «от Картье», модный монокль спасает поросячий глазок от совершенной невыразительности, а всё одно: сквозь европейский флёр неисправимо отдаёт польским хутором.

– Я сама себя знаю. Зато не играю никого, ни нарочную простушку, ни эту вашу декадентку, – растерянно пытается отвертеться Бобо, так и не сыскавшая места своим артистическим данным.

– Конечно-конечно. Вы неповторимы, – тем не менее не успокаивается Денис:

Вы, несомненно, с большими данными,Три-четыре банкротства – приличный стаж.

Вас воспитали чуть-чуть по-странному,Я б сказал, европейски – фокстрот и пляж.

– Это чьё? Непохоже, чтобы ваше, – не колкости ради, но из простодушного любопытства спрашивает другой поэт-рецидивист. Некто Вениамин-Веня в студенческом кашне и пальто гнедой масти.

Но Моровецкий злится. И злит его, видимо, сама по себе возможность сравнения:

– Прямо-таки не слыхали «песенок Пьеро»?

Вениамин-Веня конечно же слышал, – как можно было не услышать до войны, или не увидеть в кинематографе жеманного юношу с порочной тоской во взгляде. Даже когда тот танцевал эротическое танго… Вертинский, кажется. То ли Пётр, то ли, в самом деле, Пьер.

– А… этот клоун с его слащавым «Бразильским крейсером», – спохватывается Веня.

И когда придёт бразильский крейсер,Лейтенант расскажет вам про гейзер,И сравнит (Но это так интимно!)Голос ваш с заморским странным гимном, –

с готовностью и, как всегда, невпопад цитирует Бронислава-Бобо и тушуется: не выдала ли никчёмной страсти? Бог знает, когда ругают или кого хвалят в кругу избранных…

Поэтому Кире немного жаль её, и хоть и непонятно, спасёт ли это неуверенную репутацию полячки, но удержаться она не может:

– Это не его. Это Северянина стих.

– Шутник Игорь. С него станется, – панибратски отмахивается Денис.

Однако утешает и нелепую толстуху:

– Вот видите, ваше изысканное чутье вас не подвело, – шепчет он на ухо Бобо во всеуслышание. – Учуяли-таки тонкость издевательства в серьёзной пошлости.

И, боясь уже в присутствии Киры и тут пересолить, Моровецкий меняет тему:

– Всё не даёте сказать, сирены. Нам совершенно незачем идти туда, – кивает Денис через плечо на парадный подъезд Зимнего. – В высочайше задрапированную резиденцию. Брянцев мне телефонировал утром с какого-то дачного полустанка, что их санитарный поезд опаздывает и только через час прибудет на Финляндский вокзал. Так что, его и нет ещё тут. Придём завтра или дождёмся?