Прощание с кошмаром

— Но это так ясно читается по твоему лицу, — Мещерский улыбнулся, — самое главное, ведь наверняка ты не уверена, что свою машину именно Панкратов продал именно Белогурову. Ты ее видела всего один раз, мельком… С точки зрения сыскной логики, конечно, можно было бы кое-что проверить — поспрашивать окрестных жителей в Гранатовом насчет…

— Я с продавщицей говорила в магазине — он рядом там. — Катя чувствовала: ох, не надо ей признаваться в этом!

— И что сказала продавщица? Видела она кого-нибудь из галереи на этих «Жигулях»?

— Нет, Сережа. Ни разу. Но это же и доказывает… Понимаешь, доказывает то, что они по какой-то причине пользуются этой машиной редко и тайно. Может быть, по ночам, когда переулок безлюден и…

Кравченко и Мещерский переглянулись: женщина! Что поделаешь? Все равно все перевернет по-своему.

— Ну хорошо, если даже это и так — пользуются тайно по ночам, как тебе кажется. А для чего им тогда средь бела дня на виду у клиентов ставить эти «Жигули» — призрак у своего дома? — Мещерский был само кроткое терпение. — Для чего, как ты считаешь?

— Я.., просто не знаю. Но это-то и странно! Зачем им?

Тут Мещерский задал сакраментальный вопрос:

— Что думает обо всем этом Никита? Ты с ним говорила?

Гробовое молчание. Катя низко склонилась над сахарным арбузом, поковыряла его мякоть, буркнула:

— Он такой же Фома Неверующий, как и вы.

— Что он тебе конкретно сказал, Катюша?

— Ничего. Даже слушать не стал, дурак несчастный!

Мещерский развел руками: что и требовалось доказать. Раз уж Колосов не реагирует на такие «сигналы», чего ж ты от нас, дорогуша, хочешь?

— Серега, айда хлебнем кипяточку. — Кравченко шумно начал орудовать за столом. — У меня от всей этой доморощенной криминалистики башка трещит.

Катя попыталась закинуть последний крючок.

— Сереженька, Колосов про тебя тут спрашивал. Я сказала — тебя что-то в материалах экспертизы заинтересовало. Он хотел вроде тебе позвонить.

— Он мне не звонил, Катя.

ВСЕ. Больше с ними обсуждать эту тему бессмысленно. Они, как и Колосов, просто не желают ее слушать. Отмахиваются, словно от назойливой мухи. Ее сомнения, ее тревога, ее любопытство — для них просто глупые женские фантазии. Катя откусила кусочек арбуза — какой сочный… Эх, мужчины! Думают — одни они умные, остальные все лопух на лопухе…

Она слушала их беседу «у камелька»: политика, прогнозы на будущее (весьма пессимистические у Мещерского), чей-то телефонный звонок, новая машина общего приятеля… Вот что их сейчас интересует, а она со своими «идефикс»… Даже Сережка ей в этом деле не помощник. А она-то на него надеялась! Сначала вроде бы «вник в суть проблемы», что-то и его заинтересовало в происходящем. Не зря же столько по библиотекам мотался! А потом.., враз остыл. Не нашел, наверное, ответа. Или нашел, но такой, что…

— Сереж, а помнишь, мы говорили об орудии, используемом во всех убийствах, точнее, обезглавливаниях, — она словно за соломинку цеплялась за последнюю «идефикс». — Ты еще сказал: если его найдут — было бы любопытно кое с чем сравнить. С чем, а?

Кравченко, буркнув: «Каннибалы, ей-богу!», демонстративно отодвинул стул, встал из-за стола и вышел в лоджию. Оттуда потянуло сигаретным дымом. Он явно продемонстрировал ей свое равнодушие. Что ж — еще одно разочарование жизни. И «драгоценный В. А.» ей в этом деле — не помощник. Правда, на него, в отличие от Мещерского, она не особо надеялась.

— Не с чем сравнивать, да? — Катя начала собирать со стола чашки.

— Катя, тот предмет, та машина и те люди, о которых ты говоришь, вряд ли связаны между собой. Извини, что так коряво выражаюсь, но ведь ты именно это сейчас имела в виду. Про это хотела услышать. — Мещерский удержал ее за руку, когда она хотела отнести чашки в мойку. — С точки зрения формальной логики, нет ни малейшей связи, понимаешь?

— А с точки зрения неформальной?

Он снова помолчал, потом сказал:

— Не лучше ли тебе переключиться на что-то другое? А это оставить Никите. В конце концов, это его работа.

— Расхлебывать? Он, Сережа.., он с некоторых пор считает, что их вроде бы и не надо искать. Вообще.

— Почему он так считает?

— Потому что они и так свое когда-нибудь получат. Когда свистнет рак. Что-то вроде кары за все грехи. Сразу и оптом.

— С каких пор Никита стал таким фаталистом?

— С тех, же самых пор, что и ты — мистиком, со дня на день ожидающим конца света. Зачем суетиться, когда все равно хана всем. Да, Сереженька?

— Нет, конец нашего тысячелетия и конец света — разные вещи. В последнее можно верить или не верить, как кому нравится. Первое же придет независимо от нашей веры и желаний. Очень скоро, если брать в масштабах Космоса. Только вот доживут не все.

— Я не умею говорить на такие темы. Ни красиво, ни мистически, ни философски — никак.

— Никита просто устал, Катя, — Мещерский смотрел в окно. — И я знаю корни этой усталости: он очень одинок. Мы однажды с ним встречались, давно еще — ну ты помнишь после чего… Посидели у меня дома…Он мне сказал тогда: чувствую порой, что живу в пустыне. А ведь у него много друзей, Катя.

Она поняла, что Мещерский имеет в виду.