Прощание с кошмаром

Окунувшись и немного позагорав, они ушли к себе в номер, а потом появились, как насмешливо отметил Белогуров (который смертельно скучал на пляже и от нечего делать начал наблюдать за этой колоритной парочкой), «со следами наслаждений на лицах». Тогда он решил, что эта великолепная микеланджеловская модель — скорей всего отъявленный курортный жеребец и бабник, Позже, узнав Егора поближе, он понял, что никакой тот не бабник (с женщинами он просто, по его словам, «либо поправлял здоровье, либо работал»), а всего-навсего Нарцисс — себялюбец. С той богатенькой и одинокой разведенкой, приехавшей встряхнуться из родимого Нижнего, где она владела одним из лучших в городе коммерческих ресторанов, он именно «работал». Трудился мальчик до седьмого пота и на жаре, и в ночной прохладе, и на диком нудистском пляже, и в номере отеля, и на задней площадке последнего ночного фуникулера, и в укромном уголке дендрария на укрытой от глаз кустами роз скамейке…

Нет, альфонсом на час он не был. Но среди смятых в экстазе простыней гостиничной кровати, среди поломанных роз, примятой травы, влажного песка он, как никто другой, умел внушить осчастливленной под самую завязку женщине, уже переступившей порог осени своей жизни, что за такие вот упоительные минуты с таким вот мужчиной, как он, надо щедро, очень щедро расплачиваться. И те, кто приехал в Сочи крутануть жизнь в последний раз, встряхнуться, забыться, завести знойный курортный романчик и у кого были деньги на все эти тридцать три удовольствия, платили ему, точнее, содержали его на всем готовом, лишь бы только он оставался рядом, не уходил, не изменял, подлец такой, красавчик и победитель, долгожданный двухметровый принц и неутомимый трахальщик до сладких обмороков и сердечных трепыханий среди новехоньких перин и подушек из мягчайшего финского пуха.

Жизнь капризной и ветреной женской содержанки, однако, Егор вел не всегда — только в летние «каникулы» во время отпуска. Однажды, когда они с братом уже жили в доме в Гранатовом переулке, он как-то вечером напился с Белогуровым на пару до положения риз и единственный раз в своей жизни разоткровенничался о своем прошлом.

Он и его брат Женька, оказывается, были из семьи цирковых артистов. О матери своей Егор сказал только, что она одно время была в кордебалете, потом работала ассистенткой у кого-то из Кио, а потом ездила по всей стране в шапито с сольным акробатическим номером. Об отце своем он вообще не упоминал. Зато много говорил об отчиме — родном отце Женьки, который женился на матери Егора, когда тому было шесть лет, и усыновил его. Дивиторский была ею фамилия (фамилии отца своего Егор, кажется, даже не знал), и он был младшим в известной династии цирковых дрессировщиков. «Потом он умер, батька мой приемный», — печально сообщил Егор. А Белогуров ехидно подумал: «Вот сейчас он добавит, что его сожрали львы прямо на арене». Но отчим Егора, оказывается, умер более банально: нетрезвый переходил Сибирский тракт, когда они гастролировали с цирком в Бийске, и его сшиб самосвал. Но это случилось, когда Егору было уже девятнадцать, а до этого они жили дружной семьей — трое мужиков: отчим и они с Женькой. «Мать нас бросила, — равнодушно сказал Дивиторский. — Когда поняла, что с Женькой не все ладно и он у нее на руках повиснет инвалидом, — сразу и слиняла. Кого-то себе нашла, в Киеве живет. Иногда пишет — редко».

С одиннадцати лет Егор уже сам выступал на арене. Его брали «мальчиком» в номера силовых гимнастов и жонглеров-эксцентриков. Он не боялся высоты, был силен и ловок не по летам, и мир подкупольных трапеций, лестниц, натянутых канатов, мир головокружительных сальто-мортале над затаившим дыхание зрительным залом под рокот барабанной дроби влек его к себе непреодолимо. «Цирком я даже во сне тогда бредил», — признался он Белогурову.

Он поступил «легко», как не преминул тут же похвастаться, в цирковое училище, учился там очень успешно и одновременно уже выступал в номере воздушных гимнастов. Получил отсрочку от армии — за него хлопотали в Управлении Госцирка, мечтал уже о своем собственном сольном номере. Но тут внезапно произошла трагедия с отчимом, и Егору пришлось думать, что теперь ему делать с братом-сиротой.

«А чем болен-то Женька у вас? — тогда пьяно поинтересовался Белогуров. — На олигофрена вроде не похож. Красивый такой малый, кудрявый, только заторможенный какой-то…»

С Женькой, как рассказывал Егор, с самого детства было что-то не так. Сначала и внимания не обращали — пацан как пацан, говорить только поздно начал. Но в семь лет, играя с цирковой обезьянкой («Коверные дети — так всю эту сопливую мелкоту в цирке зовут, — рассказывал Егор, — вечно за кулисами у клеток с животными ошиваются. Едва с горшка спрыгнут, уже кто родителям помогает, а кто так…»), он выколол ей глаза.

Сначала посчитали — несчастный случай. Но вскоре то же самое случилось с собакой пуделем, который так визжал от боли и ужаса, что его пришлось усыпить.