Прощание с кошмаром

— Я хотел сделать себе на день рождения подарок. Приобрести одну вещицу. Странную и весьма… Мне рассказывал о ней один человек, не у нас, нет, а там, еще в клинике. Потом я кое-что читал. Очень дорогая, редкая вещь. Теперь редкая. Но еще в шестидесятых она в единичных экземплярах попадала на аукционы мира из… Гонконга, Сингапура, Малайзии. — У меня есть мечта: на следующий год, если не подохну под анестезией, махну на Дальний Восток, в эту страну Дракона. Символ счастья, кстати, мой символ…

— Ты говорил о вещи. — Насторожившийся сразу Белогуров перебил его: Феликс любил туманные, отвлеченные, витиеватые фразы. Как и всем инвалидам, выключенным из активной жизни, ему не хватало собеседников. Он пользовался малейшей возможностью «выговориться всласть». — Что это — картина, графическая работа, скульптура? Я могу тебе помочь достать, только…

— Можешь помочь, — Феликс произнес это еще тише, — если захочешь. Цена на эти вещи, я узнавал, в Сингапуре колеблется от девяноста до ста пятидесяти тысяч. Ту, что я заказывал, мне оценили в сто. Но антиквар меня подвел.

— Кто-то из наших? — брезгливо спросил Белогуров. — И ты пошел к ним, а не ко мне, своему другу? Наших сейчас только война с Церетели интересует, — добавил он ядовито. — Демонтажа его памятников добиваются, рекламы любыми способами хотят.

— Шон Ли Вонг — антиквар из Сингапура. Я листал каталог их галерей. Они сами переслали мне. Но меня интересовали не вещи из каталога, а…

— Что же?

— Тсантса, — ответил Феликс.

— Тсантса? — Белогуров потом не раз вспоминал, с каким равнодушием впервые произнес это слово. — А что это такое, просвети.

Феликс жестом показал на лежавшую на кресле распечатку. Белогуров взял, ее: это был машинописный перевод научной статьи из журнала или книги. Начал читать. Прочел до конца. Хмыкнул.

— И это ты бы хотел подарить себе на день рождения? — В глазах его читалось брезгливое недоумение. — Это игрушки для дикарей, да и те уже…

— Угу; Это. Оно самое. — Феликс смотрел на него, не мигая.

— Прости, но это скорее экспонат для этнографического музея или кунсткамеры. Как каирская мумия.

— Со временем, если на какой-нибудь аукцион выставят мумию и у меня хватит денег ее купить, — я куплю. А когда из-за нехватки финансирования с молотка пустят питерскую Кунсткамеру, я, опять же если хватит деньжонок, возьму и… В детстве мать, когда мы в Питер на каникулы ездили, не разрешала мне туда ходить. Но я все равно однажды пошел. Там двухголовый теленок в вестибюле был еще, не помнишь, нет? А потом я прочел где-то, что Петр хранил там в колбе и отрубленную голову любовника своей жены. В наше время ее не выставляли, схоронили, наверное, где-нибудь на кладбище втихаря.

— Тот теленок, Феликс, урод, монстр…

— Такой же, как и я, Иван. Наверное, даже более счастливый: у него аж две головы при четырех ногах, тогда как у меня…

— Прости, прости меня. Я нарезался, сболтнул, сам не думая что. Хватит пить. — Белогуров со стуком поставил недопитую рюмку на низкий столик. — Я не понял, Феликс… Так ты это серьезно?

— Угу.

— Но это же… Ну, во-первых, это же пустая трата денег! И каких! Всё равно что выбросить их на ветер!

— Это не пустая трата денег, Иван. Я навел справки и убедился, сколько стоит тсантса — настоящая тсантса, и как ее цена на аукционах поднимается годами. Это же редчайшие вещи, раритеты, единственные в своем роде. Уже в конце прошлого века изготовление их и добыча материала строжайше карались законом в Малайзии и на островах Тихого океана. Но их все равно изготавливали вплоть до начала нашего века. Это был целый бизнес. Ну, вспомни, что ли, Джека Лондона — про охотников за головами не читал разве? Я больше тебе скажу: эти вещи настолько же уникальны и бесценны, как полотна Караваджо… Это предмет культуры, религии и поклонения целого народа и… — Феликсу словно не хватало воздуха. — И самое главное: я очень хочу такую вещь.

— Но почему? Что за извращенный вкус? — не выдержал тогда Белогуров. — Ведь это же, ч-черт.., это же форменная некрофилия!

Феликс сгорбился, молча смотрел в огонь, потом тихо сказал:

— Ты никогда не удивлялся судьбе, распорядившейся нашим с тобой поколением (хоть ты и старше меня — это не так уж важно), назначившей ему время жизни на рубеже тысячелетий? Те, кому это выпало в последний раз, — видели крестовый поход. А жившие перед ними — были свидетелями событий на Голгофе. И все они были нашими родственниками, Ваня. — Тут Феликс улыбнулся, если то, что появилось на его заштопанных пластическими операциями губах, можно было назвать улыбкой.

— Я не понимаю, при чем здесь эта твоя туманная софистика.

— Это не софистика. Я просто делюсь с тобой тем, что с некоторых пор не дает мне покоя. Я.., я мог умереть полтора года назад. Но выжил. Значит, для чего-то это нужно, Ваня, — чтобы я хоть краешком глаза поглядел, что такое — начало третьего тысячелетия. Хотя бы для того, чтобы ощутить на вкус и на ощупь, что это такое — эта наша маленькая жизнь.

— Я не понимаю, при чем тут это все!