Прощание с Литинститутом

– Тогда дайте яду, – требую желчно, – чем медленно загибаться от безделья, лучше сразу…

– Долго загибаться не дадим, – впервые криво усмехается медсестра, – домой отправим. С вашим здоровьем вам ещё лет пятьдесят загибаться. И, судя по вашему поведению, столько же времени другим будете головы морочить.

– Вот спасибо, благодетельница вы наша! – Снова пытаюсь приподняться, но медсестра грозит мне пальцем, как непослушному ребёнку:

– А вот этого вам и в самом деле пока нельзя! А то кости неправильно срастутся, хромота на всю жизнь останется.

Аргумент, конечно, веский, не поспоришь. Укатив свои волшебные аппараты в угол, медсестра меняет капельницу и величаво удаляется, а жена снова усаживается на край кровати и пытается положить руку на мой лоб.

– Ой, не надо, а то заплачу от жалости к самому себе! – прошу я. – Ты же слышала, что сказала эта грымза: всё не так плохо, пациент будет жить. Лучше иди домой, отдохни. Я уж тут сам…

Жена некоторое время раздумывает, потом соглашается:

– Хорошо. Я к тебе вечером приду, поесть принесу. Я видела, чем здесь кормят.

– И ноутбук захвати, а то я без него и в самом деле помру со скуки.

После ухода жены некоторое время в палате стоит тишина. Я раздумываю, где бы мне достать костыли, чтобы навестить Диму и Швили. Но тишина в палате длится недолго, потому что спустя минуту штора, отгораживающая меня от внешнего мира, снова отъезжает в сторону, и ко мне вместе с мыльной лужей вплывает жёлтое пластиковое ведро с водой, а следом за ним пожилая тётка с шваброй. Молча и не глядя на меня, она начинает широко по-матросски драить пол, постукивая шваброй о стены и ножки кровати.

– Уважаемая, – окликаю её, – я где-то забыл костыли, не могли бы вы принести ещё одни?

Тётка исподлобья глядит на меня, потом неохотно выдаёт на ломаном иврите:

– Русский нет, иврит нет, только испанский…

– Угораздило же! – бормочу вполголоса. – Как сказать «костыли» по-испански? А заодно и по-таиландски?

Закончив мыть, тётка молча удаляется, но штору за собой не задёргивает. И на том спасибо. Попрошу кого-нибудь, кто будет мимо проходить.

И вдруг жуткая мысль пронзает меня. Если жена не оставила мой телефон, то мне полная труба. Я уже привык, что он всё время под рукой, и невозможно обойтись без него даже короткое время. Наша жизнь так или иначе сконцентрирована вокруг этого дурацкого и благословенного изобретения двадцатого века. Автомобили, ракеты, компьютеры атомная бомба – всё это чепуха на постном масле. Мобила – вот главное изобретение человечества! Даже когда я, извиняюсь, сижу на горшке, она всегда со мной, без неё и там неуютно! Человеческое общение, без которого мы не в состоянии прожить на этом свете, сегодня сузилось и ограничилось до бесед по этому аппарату. Отбери у современного человека сотовый телефон, и всё – он умрёт от одиночества…

Лезу в тумбочку, и – слава тебе, Г-ди! – в пакете с яблоками и апельсинами обнаруживаю свой маленький и ненавистный, но такой любимый и необходимый мобильник. Теперь я на коне, сломанная нога не помеха, ведь у меня осталась возможность общаться со всеми, с кем захочу! И телефон тоже радуется встрече со своим хозяином – разражается бурным ржанием моцартовского «Турецкого марша» – такой звонок вызова я установил на нём. Но кому я понадобился спозаранку?

– Аллё-у, – раздаётся вкрадчивый бархатный голос. – Лев? Ты меня узнаёшь?

– Нет, – признаюсь честно.

– Это Мусса тебя беспокоит. Не ожидал?

Мусса – один из наших работников. Но не простой охранник, а старший над целой группой бедуинов, работающих в нашей конторе. На ответственные места, где необходимо находиться с оружием или есть вероятность прямого контакта с арабами, их, естественно, не ставят. И в религиозных поселениях их на дух не переносят, потому что поселенцы достаточно натерпелись от мусульман, изучая историю арабо-израильского конфликта не по книгам, а на собственной шкуре. Оттого и не идут даже на самый невинный компромисс с ними. Это понятно и объяснимо.

Шеф иногда ставит бедуинов на объекты в городе – магазины, учреждения, увеселительные мероприятия. В городе к бедуинам относятся лояльней, чем на территориях, да и не везде требуется оружие. И хоть Меир прекрасно общается с ними на арабском и берёт на работу только тех, кто отслужил в израильской армии, он тоже доверяет им не до конца. При кажущейся простоте и открытости, эти ребята всё равно сами себе на уме. И тут ничего не поделаешь – свои суровые шейхи значат для них куда больше, чем самый разлюбезный Меир со своими щедротами.