Проще убить, чем…

– Да нет. С сиськами у нее все в порядке. Я просто прикидываю ущерб, который собираюсь причинить твоей внешности. Прикинь сама. Сломанный нос, несколько выбитых зубов, пара сломанных ребер. Ремонт, душечка, тебе дорого обойдется.

– Я же тебя посажу, – уже менее бесстрастно проговорила сестра.

Пашка довольно потянулся.

– Ради такого удовольствия и сесть не жалко. А потом я ведь честно собираюсь признать вину, раскаяться в содеянном, буду сотрудничать со следствием, ссылаться на аффект, вызванный оскорблением памяти скончавшегося отца. При хорошем адвокате это минимальный срок и, скорее всего, условный. Я проконсультировался.

Пашка демонстративно, как боксер перед поединком, похлопал себя ладонями по щекам.

– Ты же, Леночка, и сама знаешь, в каком чудесном государстве мы живем и какова в нем судебная система. Жаль только, что у нас плохо учитывают передовой зарубежный опыт, правда, исторический. Не то додумались бы давно начать продавать индульгенции. Как бы удобно было. И к адвокатам не надо ходить. Идешь на почту, покупаешь бумажку нужного достоинства, наклеиваешь на нее марку госпошлины и вперед. Бей или мочи в сортире.

Ленка чуть заметно вздрогнула.

– Я тебя не боюсь. А мой Лешечка тебя и вообще схарчит. У него связи посильнее твоих, – не очень уверенно произнесла она. Спеси у нее несколько поубавилось. Она поняла, что брата лучше зря не заводить. Она порывисто встала и, подойдя к бару, вытащила бутылку виски и два бокала. Сама она практически не пила, было понятно, что она пытается задобрить брата. Впрочем, как ни странно, она вновь совершенно успокоилась.

Ленка от души плеснула виски брату и капельку себе.

– Хватит изображать крутого, Пашка. Лучше пей, яда в бокале нет, – сказала она и подвинула виски брату. Но тот пить не стал.

– Знаешь, Ленка, – задумчиво произнес он, – я все пытаюсь понять, что ты за существо такое. Вроде росли вместе. Была нормальной девчонкой. Может, чуть более вредной или более охочей до денег, но что с тобой произошло сейчас? Зачем поганить память об отце?

– Остынь, Пашка, – спокойно ответила сестра и, удобно откинувшись в кресле, отпила виски. – Помолчи немного. Уверена, что ты не поймешь, но, по крайней мере, узнаешь, в чем моя правда. Мне скоро сорок. Алексей старше тебя на три года, а, значит, меня на двенадцать лет. У него двое детей от первого брака, и недавно родилась внучка Вика, от которой он без ума. Я же после рождения Борьки бесплодна, и своих детей у меня быть не может.

Пашка, тоже собравшийся отхлебнуть виски, аж поперхнулся.

– Что ж ты тогда, когда продавала родительскую дачу, травила, что тебе нужны деньги для нового ребеночка?

Ленка безразлично пожала плечами.

– Тактический маневр, дурачок. И не перебивай меня. Что было, то прошло.

Она отставила бокал и снова вальяжно откинулась в кресле.

– Так вот, своих детей от Алексея у меня быть не может. И я стала замечать, он, старея, все сильнее тяготеет к детям и внукам, число которых, наверно, будет увеличиваться. Я, конечно, помню о его главном преимуществе, о том, что он богат, но даже из-за денег не готова быть бабушкой при чьем-то дедушке, который пускает слюни восторга, вспоминая внучку. Если бы изначально наш брак был построен как союз независимых людей, где каждый волен делать, что хочет, то проблемы не было бы. Но это не так. Мы тоже, подобно нашим родителям, были образцовой семейной парой, а следовательно, слюни над чужими внучками должна пускать и я. Отклонение от известного стереотипа отношений неминуемо приведет к разводу. Но… я, в общем, и не против. По мне хоть завтра.

Пашка удивленно посмотрел на Ленку.

– Да-да, Паша. Хоть завтра. Но есть проблема. Я привыкла к определенному уровню благосостояния и не хочу его менять. Развод, хотя и не оставляет меня без гроша в кармане, все-таки потребует от меня значительных изменений в образе жизни. Рассчитывать, что в мои годы я поймаю нового богатенького буратино, по-английски называется wishful thinking. Да и надоело мне быть чьей-то супругой. Хочется свободы. Мне нужны свои деньги. Поэтому я забрала деньги за дачу, поэтому слегка – Павел поднял брови, – повторяю, слегка надула тебя при разделе наследства, поэтому написала эту чертову книгу, потому что за нее мне были обещаны хорошие деньги. Ущерб, нанесенный имени отца, ничтожен, про него все равно забудут в течение года-двух, так происходит со всеми когда-то знаменитыми покойниками. А память у публики о тебе и вообще сотрется максимум через две недели. Хотя для твоей персоны это и так слишком долгий срок. Гордись, что, если бы не твоя обезьянья рожа, тебя забыли бы и за пару дней. Так зачем же тебе лезть в бутылку? Разве родители, будь они живы, были бы против, если бы я с Борькой, наконец, стала жить самостоятельно и независимо? Алексея они ведь недолюбливали.

Пашка задумался. Что ни говори, логика в Ленкиных словах была.

– И что, ты ждешь, что я брошусь тебе на шею и расплачусь от умиления?