Прошито насквозь. Прага и Будапешт. 1970

Утром она встала, пересчитала деньги и отправилась гулять по улицам. Теперь ее прельщал Пешт, до которого она решила добраться на метро – сидеть в такси с закрытыми глазами оказалось слишком странно.

Она бродила по старым и новым улицам, заглядывала в магазины и останавливалась на площадях, замечая, что постоянно думает о том, как было бы здорово оказаться здесь с Адамом и послушать, что он скажет. Ей не хватало его, и она была готова бросить все, чтобы сейчас же улететь обратно в Прагу.

К часу дня она уже стояла в условленном месте, но Матьяс появился только через пятнадцать минут. Когда же они, наконец, встретились, ни один из них не захотел обнять другого или хотя бы протянуть руку. Он лишь кивнул ей в сторону ближайшего кафе и, не оглядываясь, зашагал по тротуару.

– Успокоилась? Нашла то, что искала? – заняв место за столиком, спросил он.

Ева с грустью посмотрела в окно – снова начинался дождь, и она вдруг представила, что напротив нее сидит вовсе не Матьяс, а Адам. Картинка была настолько четкой, что ей даже показалось, будто такое уже было – они с Адамом в кафе, а за окном идет дождь и гудят машины.

– Что с тобой? Ты меня слышала? – немного раздраженно спросил Матьяс. – Теперь ты скажешь, что хочешь развода, верно?

– Я лишь повторю то, что говорила много раз.

Он качнул головой и снял с носа очки. Его каштановые волосы сильно отросли, хотя он и так стригся не слишком коротко, отдавая должное моде.

– А попробовать заново?

– Нет, Матьяс, ты же знаешь, что этого не будет.

Он развел ладонями:

– Почему? Ты меня не любишь, и я тебя не люблю – снова будем говорить об этом?

Она сделала глубокий вдох и кивнула:

– Можно и об этом.

– Слушай, ты сказала, что не можешь больше меня видеть, и я съехал на квартиру. Ты сказала, что хочешь побыть в другом месте, и я не возражал. Ты удрала в Прагу, и я даже не писал тебе писем и никак не пытался связаться с тобой. Что еще тебе надо? Неужели полугода оказалось мало для того, чтобы понять, что вся твоя жизнь проходит здесь?

– Ты говорил, что девочки умерли из-за меня, – напомнила ему она.

– А мы можем не вспоминать сейчас о девочках? – ощетинился он.

Ева подняла брови и улыбнулась:

– Я не могу забыть своих детей.

– Эти дети тянут тебя назад, а я хочу освободить нас обоих.

– То, что ты говорил…

Он хлопнул по столешнице:

– Опять ты об этом. Я был не в себе.

– А сейчас в себе?

– Полагаю, да.

– Тогда почему мы не можем поговорить о них?

– Потому что я не вижу в этом смысла. Я любил их не меньше, чем ты, и мне больно вспоминать о детях, которых мы потеряли.

– Как же ты собираешься жить со мной, если мы даже не можем разделить это горе? Твоя семья ненавидит меня, ты сам считаешь, что я виновата во всем – я вижу, что ты до сих пор так думаешь, и не пытайся убедить меня в обратном – как же мы сможем удержаться вдвоем?

С Адамом было проще – с ним она могла говорить о своих дочерях сколько угодно. Однако чаще всего слова были и не нужны – в общем молчании крылось больше понимания, чем в долгих беседах.

– Я не дам тебе развод. Делай что хочешь.

Она отвернулась к окну.

– У тебя была женщина, пока меня не было в городе? – спросила она. – Все в порядке, я не стану тебя обвинять.

Матьяс не ответил. У него случались романы даже в то время, когда в их семье с виду все было в порядке.

– У меня были женщины, пока ты была здесь. Когда ты уехала, я понял, что буду ждать тебя, сколько потребуется.

– Я не буду жить с тобой после всего, что с нами произошло. Я говорю, как последняя стерва, но зато это правда. Честная мегера лучше, чем лживая кошечка, не правда ли?

Он пожал плечами и кивнул официанту, который принес их заказ.

– Мы поговорим об этом позже – дома. Сегодня я перееду домой.

Устраивать сцены на людях Ева не умела. Она вообще редко говорила о том, что ей не нравилось или раздражало ее. Такая скрытность быстро стала привычной для Адама, но Матьяс жутко злился, когда видел ее задумчивой или грустной и не мог понять причину. Чаще всего эти причины лежали на поверхности, но ему все равно было слишком сложно их заметить.

Вечером, когда он постучался в дверь, Ева ждала его уже с чемоданами, которые благоразумно не распаковывала еще с того времени, как приехала домой.

– Уходишь. Опять? – иронично уточнил он. – Может, хватит бегать от меня?

– Если ты не поймешь, что значит «нет», мне придется бегать еще очень долго.

Он бросил сумку у порога, рядом с ее багажом, и прошел в гостиную.

– Так, давай поговорим нормально. У тебя есть возражения, правда? Ты меня никогда не любила. Ты считаешь, что не виновата в смерти детей. Ты не хочешь бороться, а хочешь просто улепетнуть и где-то строить что-то новое, наплевав на старое. Я для тебя теперь старое?

– Ну, хотя бы в одном ты прав – я тебя никогда не любила.

– Брось, ты сказала это, только потому, что была зла на меня за то, что я обвинил тебя. Ты лишь хотела побольнее меня уколоть. Я все понял и не злюсь на тебя за это.

Ева опустилась в кресло и опустила голову. Матьяс вынуждал ее говорить слова, которые она всеми силами старалась оставить при себе.