Прошлое

В гостиницу он вернулся с твердым намерением немедленно написать письмо Софии. Выйдя из метро, он увидел, что тучи в небе над городом постепенно расходятся, уступая место каким-то невообразимым фиолетовым разводам. Темнело; Кармен еще не вернулась с семинара. За стойкой скучал новый, еще не знакомый Римини молодой администратор; любезного юношу, видимо, успели предупредить о казусе с «сопровождающим лицом», и он без лишних слов протянул Римини подносик, на котором лежал ключ от номера и два сложенных листка бумаги, судя по всему — оставленные кем-то из знакомых записки. Римини кивнул и попросил, чтобы в номер принесли три банки пива и бутылку текилы. Администратор извинился и сообщил ему, что правом заказывать обслуживание в номере обладают только те проживающие, на чью фамилию он записан; Римини посмотрел на него и, решив не вступать в дискуссии и объяснения, развернулся и вышел из гостиницы. Прямо через дорогу был магазин самообслуживания, в котором Римини нашел все необходимое, а именно бутылку текилы (под правую руку), бутылку водки (для симметрии под левую) и, конечно, пиво (вместо обычных трех банок — шесть, которые, позвякивая друг о друга, болтались в специальной пластиковой держалке, не дававшей им разлететься в разные стороны). Судя по всему, в облике Римини было что-то странное и даже пугающее — по крайней мере, рассчитываясь с ним, кассир, он же, по всей видимости, хозяин, смотрел на него с беспокойством и опаской. Повинуясь не столько инстинкту чревоугодия, сколько желанию досадить продавцу чем-нибудь еще, Римини прибавил к списку покупок жевательную резинку и два пакета чипсов. В гостиницу он вернулся, навьюченный бутылками и пивными банками, всем своим видом давая понять окружающим, что глубоко их презирает. Помешать ему обслужить самого себя в номере никто не мог. Уже в лифте он достал из кармана записки и прочитал их: одна была от Кармен — она позвонила в гостиницу, чтобы передать Римини, что вечерний семинар затягивается и что она перезвонит позже, когда освободится; вторую — надо же, какой сюрприз! — оставил ему не кто иной, как Идельбер Авелар, который поселился в номере 610.

В течение нескольких следующих часов Римини пил, писал и рвал написанное в клочья. Он выпил: два пива, затем, прямо из горлышка, полбутылки текилы, затем еще банку пива — поранив при этом верхнюю губу не до конца оторванным алюминиевым язычком-крышкой — и под конец почти полную бутылку «Столичной»; взятый в ванной стакан для полоскания обогатил вкус водки слабыми нотками ментола. Он написал нечто вроде балансового отчета о своих отношениях с Софией: отчет, конечно, несколько запоздал, составлен был в спешке, а главное — в наиболее вдохновенных фрагментах абсолютно лжив; судя по всему, в намерения Римини входило не столько покопаться в памяти и восстановить прошлое, сколько осудить его, причем осудить предвзято; особенно досталось бразильским воспоминаниям, которые и спровоцировали этот нервный срыв, заставив его эксгумировать из могилы памяти то, что уже не могло иметь к его сегодняшней жизни никакого отношения. Кроме того, Римини сочинил нечто вроде приглашения, в котором — тоном обвинительным — предлагал Софии восстановить вместе события того вечера во Флоресте: «…Точно не помню, сколько времени вас тогда не было — тебя и Кайке, — но, по-моему, отсутствовали вы слишком долго, если учесть, что уходили вроде только для того, чтобы принести еще по стакану ананасового сока…» Этот документ заканчивался почти полицейской анкетой-опросником, пункты которой были пронумерованы с первого по двадцать пятый, — естественно, вопросы также были составлены в обвиняющем ключе. Таким же фальшивым был еще один документ, в котором Римини впервые признавался Софии в том, что чувствует по поводу нее, и брал всю вину на себя — чтобы отделаться от Софии раз и навсегда: их расставание, писал он, показало, что он патологически не способен любить не только ее, но и вообще кого бы то ни было. Затем он стал уничтожать написанное: мял бумагу, швырял ее на пол, потом делал плотные бумажные комки и кидал их в полуоткрытое окно; часть была порвана на мелкие кусочки и выброшена в унитаз — эти клочки Римини проводил в последний путь издевательски весело звучавшей струей мочи. Каким-то листочкам повезло больше: их Римини торжественно сжег прямо в ванне. Вот за этим-то делом он и застал сам себя, случайно взглянув в зеркало. Он был раздет догола, покрыт слоем липкого пота, а его лицо до безобразного раскраснелось от выпитого алкоголя и к тому же было изрядно перепачкано чернилами.