Просроченное завтра

— Но ведь это только через два месяца и… Я договаривался с Антоном, когда и мечтать о тебе не мог. И сейчас я не могу его подвести. Он уже и программу разработал, написал обо мне работодателям…

Полина отвернулась и промямлила:

— Я переживу. Ничего со мной не случится.

Макс придвинулся к ней и попытался обнять, но Полина отмахнулась:

— Не надо! Не сейчас. Я могу только о пальце сейчас думать. Ты не тряси диван, пожалуйста, ладно? И завари чай, а то шаверма не в том горле застряла.

Макс поднялся. Ну, можно сказать, обошлось без скандала.

— Макс, а на что ты билет собрался покупать? — метнула Полина страшный вопрос прямо ему в спину и угодила между лопаток. Макс аж дернулся, точно от физической боли.

— Еще два месяца. Найду.

— Не смей занимать! Я дам тебе денег. Привезешь мне бутылку настоящего немецкого пива.

Макс обернулся, заслонив спиной закипающий чайник.

— Полина, тебе самой не смешно? Ты не хочешь, чтобы я уезжал, и покупаешь мне билет…

— Да, не хочу, — перебила Полина. — Но я знаю, что ты все равно поедешь. И еще знаю, сколько вам платят за вечер. Не дури, Макс. Ты едешь ради экспириенса. Не ради бабла. Вот за твой экспириенс я и плачу, ясно? А сейчас завари мне чай, бери гитару и вали. Не могу тебя видеть! Гитарист хренов!

Макс сунул ей в руки горячую чашку, и Полина пропела:

— Говорят, музыканты — самый циничный народ.

Он поцеловал ее в лоб и прошептал:

— Я не пойду назад пешком. Попрошу Витьку подбросить.

— Вали уже! — прорычала Полина с едва приметным смешком.

Макс отхлебнул чая, взял гитару и выскочил на лестницу. Никогда еще ступени не звучали под его подошвами так стройно.

Глава 30 "Откровенность на обочине жизни"

Алена сбежала из дома, когда чай на дне чашек еще даже не остыл. Мать смотрела на нее так свирепо, что Алене сделалось смешно, и она решила не разубеждать ту в причине купания. Она и сама бы хотела, чтобы это случилось сегодня и со Стасом на берегу реки, а не тогда в стогу с Серегой, но ничего не изменишь. Что прочитал во взгляде хозяйки Стас, Алене не хотелось гадать, потому что тот не улыбнулся за десять минут ни разу, а потом, забыв про вежливость на дороге, пошел на обгон по обочине, запачкав свою машину и обдав пылью другие.

— Я не должен был приезжать, — сказал он и снова замолчал.

И молчал до города, хотя они ехали, несмотря на запрещенные обгоны, больше часа. Еще был вечер. Провести его перед телевизором будет ужасно, и Алена безумно обрадовалась, когда Стас спросил, отвезти ее домой или еще рано? Конечно, рано. Она хочет побыть с ним. Алена не только подумала это, она именно так и сказала, и тогда на губах Стаса заиграла потерянная улыбка.

— Спасибо. Не поверишь, как приятно слышать подобное от девушки.

И он больше ничего не сказал. Даже не бросил на нее мимолетного взгляда, но она… Ей вдруг сделалось до безумия жарко, и бюстгальтер, который она купила в мае под платье на выпускной, вдруг сделался мал. Она вцепилась в коленки, чтобы вытереть ладони, и сказала то, что обещала себе не говорить:

— Макс не знает, что мы поехали вместе, и думает, что я вернусь только утром…

Она не собиралась на этом останавливаться, но Стас вдруг сбросил скорость и, свернув на ближайшую улицу, заглушил мотор. Руки его остались на руле. Костяшки пальцев побелели. Наверное, сейчас он мог оторвать руки только вместе с рулем, а она, наверное, ничем не смогла бы отлепить язык от зубов, как и залить жажду, опалившую треклятый рот.

— Я не ожидал от тебя такого. Вот честно, не ожидал.

Если бы слова прозвучали звонко, с ноткой радости, она бы повернулась к нему. Но они прозвучали глухо, точно рык дикого и опасного зверя, и она оцепенела в ожидании непонятно чего.

— Неужели ты такая же, как все…

Вот это уже было звонко. Как пощечина. И она зажмурилась. В тишине глухо ухало сердце. Стало страшно, и Алена открыла глаза, краем глаза отметив, что его руки не сдвинулись даже на миллиметр. Алена уткнулась взглядом в пылинку на торпеде и молчала. Стас тоже молчал. Уже минут пять. Или это для нее минута растянулась в вечность. Выйти из пыльной машины, хлопнуть дверью и все забыть. Но такое не забывают — она три года помнит прикосновение Михаила Владимировича, а словесно-молчаливую оплеуху Стаса и подавно не забудет никогда. Как завтра утром сесть к нему в машину, она не знала. Лучше вообще не приходить в офис. Никогда.

Тишина жгутом стягивала горло. Алена открыла рот, чтобы вздохнуть, но из него вырвался глухой стон. Ему в ответ щелкнул замок, ремень со свистом ушел в дверь, и Стас притянул ее к себе. Она уткнулась носом в его по-прежнему влажную футболку и разрыдалась. Ремень перетянул грудь, но она не желала терять крепкое объятие, чтобы отстегнуться, и терпела боль. Губы Стаса утонули в ее волосах подле подаренной заколки.

— Ленка, не реви, не надо, — пробубнил он. — Прости дурака. Я не хотел…

Стас еще крепче прижал ее к себе, но при этом руки намертво прилипли к ее вздрагивающим лопаткам и не сдвинулись с места.