Просторный человек

Она сводила их как маленьких. А они маленькими не были. Они были взрослыми, и оба были насторожены: тот человек — априорно, а Вадим — этим вот взглядом в упор. Он припоминал, расталкивая слои памяти, и — нет — не знал он этого человека. Хотя и знал. Что же это? А тот, похоже, имел что-то свое, потому что держал Вадима на смотру, как на прицеле. Потом встал — небольшого роста, с крупноватой головой. …Когда сидел, казался лучше, подумал Вадим и сразу же оборвал себя, потому что дело было не в этом вовсе, а только во взгляде. Взгляд был как бы взбешенный — мутноватый, упертый. И ноздри вздрагивали тоже бешено. Будто едва сдерживался. И почему он так нарядно оделся — дорогой серый костюм и этот галстук?..

Человек резко шагнул к Вадиму:

— Ну что ж, будем, — и протянул тяжелую, с чернинкой у ногтей руку, — Будем знакомы. Олег. — И не улыбнулся.

Вадим назвал свое имя.

— Знаю, знаю, — кивнул тот. — Садитесь за стол, тетя Паня нам самоварчик согреет.

Тетя Паня, сбросившая у входа стоптанные туфли, разлапо зашлепала сухими, растрескавшимися ступнями, зажгла и сунула в самоварное чрево уже заготовленную лучину и из крашеного желтого шкафчика с обоями вместо стекол вытащила и поставила на стол две чашки, сахарницу, глубокую тарелку с медом, не свободным кое-где от сот. Нарезала хлеб, прижимая к животу сероватую буханку, из печи ухватом достала горшок с молоком в коричневой пенке и тоже поставила на стол с краю.

— Молоко-то молоком, — сказал Олег напористо, — а как насчет этого, а?

— Да ведь можно, — легко откликнулась тетя Паня, и из того же шкафчика появилась непочатая бутылка водки.

Тут Вадим вспомнил, что мама велела ему купить для тетки конфет и что теперь была в его сумке с длинным ремнем через плечо коробка шоколада. Он неловко достал ее и подал тете Пане:

— От мамы вам.

— Да что ты, что ты! Зачем она потратилась!

Женщина не знала — унести конфеты или поставить на стол: как уважительней? И оставила на буфете.

Олег смотрел с прищуром желтыми кошачьими глазами: вон, мол, как по-столичному-то делается! Он сам теперь встал и принес из-за переборки, из кухни, три граненых стакана, поставил на стол со стуком:

— Теть Пань, прошу с нами.

— Да я, Олесик…

— Садись, садись. Дело такое.

— А коли дело, ты по делу и скажи, — мягко возразила она. — А то наершился!

— Всему свой срок. — Олег умело разлил: мужчинам поровну, старухе поменьше. — Ну, со свиданьицем, как говорится, — и стукнул стаканом поверх двух других.

Он был не так прост, хотя играл простоватость, но и играл-то, как видно, для того, чтобы эту простоватость скрыть за показной, — как бы пародировал самого себя, чтобы оказаться  н а д, то есть выше. Точно так, как иной говорит: «Мы что, мы люди простые». Он этого не сказал, однако.

— Вы, Вадим Клавдиевич, как мы наслышаны, занимаетесь биологией? Да вы пейте, пейте! Вот так. Каким же… э… разделом? Чем же, то есть, именно? Растениями или зверушками? Или по части окружающей среды?

— Нет, я… сейчас больше генетикой.

— А, генная инженерия!

— Ну, почему, не только…

— Простите, я не так уж в курсе. Но папенька сказывал… — Он быстро переглянулся с тетей Паней, та осуждающе покачала головой, но он, как бы отмахнувшись, продолжал: — Папенька очень образован был в естественных науках. Я-то, правда, больше в технике разбираюсь. Но тоже интересуюсь до чрезвычайности. Почитываю популярную литературу. Что доступно, значит.

Этот Олег говорил, не спуская прицельного взгляда, и все с напором, точно гири кидал в воду, и они булькали… И за этим бульканьем слова имели другой, подспудный смысл. А в чем, он, Вадим, силился понять и не мог. Он даже потянулся к разгадке:

— Так что ж, вы хотите спросить о чем-то… специальном?

— Если к слову пришлось, то хочу. Вот к вопросу об обучаемости — этот самый «интеллектуальный коэффициент» или как его… Помните, была дискуссия с американским каким-то профессором… Он говорил, что не всякий может достичь, что этот вот интеллект, а вернее, ум, у одного больше, у другого меньше. Что так запрограммировано. Гены то есть. Как раз ваша область. А? Какого вы мнения?

Вадиму не хотелось вести этот разговор, да еще на фоне непонятной для него рассерженности. Но он счел невежливым совсем промолчать.

— Видите ли, Олег, бесспорно: одни люди рождаются с бо́льшими способностями, другие — с ме́ньшими.

— Вообще?

— И вообще. Грубо говоря, общая толковость разных людей различна. И пристрастие человека к определенной области науки — к математике, к литературе — тоже часто обуславливается тем, что этот, именно этот человек легче усваивает математические формулы, а этот…

— Э, стало быть, среда не влияет? — перебил Олег.

— Ну, как же не влияет!

— Постойте, постойте, — опять не дал договорить Олег. — Был такой в восемнадцатом веке князь Белосельский-Белозерский, слышали?

— Нет, не знаю.

— Ну как же! Александр Михайлович. Он даже с философом Кантом переписывался.